Дyxless 21 века. Селфи - Сергей Минаев

– Здорово! Как дела?

– Нормально! – кричу в ответ. – Спасибо!

– Так, проверим! – Он смотрит отснятые фотографии. – А ты у меня сегодня уже есть. Вот, смотри, хорошее фото. Девушки рядом красивые.

– Спасибо! – Я не всматриваюсь, чего там на экране, отлипаю от него и двигаю туда, где была фотосессия, чтобы понять, что это за парень в «пиджаке» и где я его видел. Но парня уже нет, и только толпа людей из нашей диванной отчаянно подпрыгивает на стойке, подпевая нестройным хором: «I, I follow, I follow you! Deep sea baby, I follow you!!!»

Я протискиваюсь сквозь танцпол, делаю пару кругов по залу, но парня не видно. Дохожу до туалетов, выкуриваю сигарету, ожидая, что он выйдет из кабинки. Ничего подобного. Вместо него из кабинки практически выпадает мне на руки Катя.

– Нормально тут… так… нормально, – икает она. – Куда дальше?

– Дальше уж некуда. – Я сам чувствую себя изрядно «поплывшим» и слово «дальше» воспринимаю только в значении «спать».

У выхода я фотографируюсь с разными людьми, оставляю автограф на салфетке, жму руки, дышу потом обнимающих меня перед объективом подростков, фальшиво лобызаюсь со смутно знакомыми мне девушками и наконец оказываюсь на улице.

Всматриваюсь в толпу, стоящую на фейс-контроле, в охранников, в вылезающих из дорогих джипов мужчин, мажу взглядом по девицам в ультракоротких платьях, которые, как цапли на болоте, аккуратно переставляют длинные ноги на непомерных каблуках и поочередно взмахивают руками, сигнализируя проезжающим авто. Меня знобит и высаживает на непонятно чем вызванную тревогу.

Мимо, как раненого бойца, Толя с барменом под руки проносят ту упившуюся девчонку. Голова ее безжизненно висит на груди. Они доходят до сонных бомбил, до меня доносится «быстрее», «сколько», «ну хорош», «человеку плохо». Но все это тонет в «I follow you», снова звучащей из клуба, из окон подъезжающих машин – отовсюду.

С висящей на плече Катей я прохожу мимо толпы, сажусь в первую стоящую машину с криво прикрученным плафоном с шашечками, называю адрес и отрубаюсь.

Меня будит отвратительный, нарастающий зуммер. Спросонья нащупываю телефон, нахожу его отключенным, пытаюсь разлепить глаза, но получается открыть только левый. Смотрю по сторонам, все расплывается, а зуммер все нарастает и нарастает, будто звенит в моей голове. Я поднимаюсь на локтях, к горлу подступает ненависть, а он все звенит, сука.

В комнату входит женщина. Блондинка примерно моих лет, обернутая полотенцем. Нагибается, достает из-под кровати мобильный и отключает чертов будильник. Я пытаюсь сообразить, что происходит.

– Ты… ты чего так… так рано? – выдавливаю, хотя следовало бы для начала спросить: «Ты кто?».

– Рано? Шесть утра, дорогой. Через час дочку в школу везти.

– Дочь? В школу? В какую школу? – Голова трескается от целого ряда «своевременных» вопросов. О какой дочери речь? Имею ли я к ней отношение? Каким образом и давно ли у меня в доме появилась женщина с чужим ребенком? С какой стати я должен везти ребенка в школу? И самое главное – неужели ребенок тоже проживает теперь с нами?!

– Кстати, ты меня подбросишь? – Она нарочито низко наклоняется, так, чтобы сильно обнажить грудь, смотрит на меня пристально в ожидании ответной реакции. Но реакция у меня одна – злость вырванного из утреннего сна, не вполне протрезвевшего человека.

– Нет, – говорю, – не подброшу. Я пьяный.

– А как же я поеду? – надувает она губки, чем вызывает у меня новую волну раздражения.

– На такси, – пытаюсь я улыбнуться, хотя следовало бы попытаться для начала уяснить, что вообще происходит.

– А как его вызвать? – Она откидывает одеяло и начинает щекотать мне грудь. – Я даже номера не знаю.

– Сейчас. Пять секунд, ок? – Мне хочется немедленно одеться. Вскакиваю с кровати, хватаю покрывало, заворачиваюсь в него, цапаю мобильный и отваливаю в туалет. По пути боязливо заглядываю в комнаты, но ребенка не обнаруживаю.

В ванной долго плещу себе в лицо холодной водой, сажусь на корзину для грязного белья. Дергаю себя за уши, стучу по лбу, чтобы окончательно открыть глаза и вытащить себя из этого идиотского сна с незнакомой мне женщиной и ее дочерью. Но сон заканчиваться не хочет, видимо, потому, что он – самая что ни на есть реальность.

– Господи, – шепчу своему отражению в зеркале, – что же вчера такое случилось? Что отключило сознание? Может, клофелин? Тогда бы проснулся в обворованной квартире, а тут живой человек ходит. Наркотики? Вроде не было вчера наркотиков. Хотя… кто вообще теперь вспомнит, что было вчера? Вспомнить хотя бы, как ее зовут. И, в общем, неудобно. Может быть, и даже наверняка, она хорошая женщина, раз у меня оказалась.

Рассматриваю свои узкие, в лопнувших сосудах глаза. Глаза, по которым видно, что у меня вчерашнего в принципе могла оказаться любая женщина. В глубине похмельного мозга нарастает чувство стыда. Лучше бы это поскорей закончилось. Без уточнений, предысторий и послесловий.

Диспетчер, на мое счастье, обещает прислать машину через пятнадцать минут. Время ожидания мы проводим на кухне. Я наливаю кофе, она одевается, стараясь не выпадать у меня из поля зрения. Потом театральным голосом просит застегнуть ей платье. Я подхожу ближе и, пока она оправляет его, отмечаю, что ее тело выглядит достаточно хорошо даже при утреннем свете. Мысленно ставлю себе «четверку», аккуратно, двумя пальцами, цепляю замок молнии и отворачиваюсь, чтобы не обнаружить какие-нибудь скрытые ночью особенности ее конституции. Замечаю кота, который сидит под столом, и, встретившись со мной взглядом, насупливается и утыкает морду в пол. Жаль, у кота не спросишь, кто это.

Потом мы пьем кофе, а она рассказывает, что «у детей» сегодня контрольная по информатике, причем говорит это таким голосом, будто теперь это наши совместные дети. И я думаю, не много ли: сразу двое за одну-то ночь? Она говорит о классной руководительнице и о Лере, родители которой «черт знает откуда» и которая себя дико неприлично ведет, «тебе же дочь рассказывала наверняка».

Слово «дочь» возникает подозрительно часто. Я моментально зябну, хватаю плед и стараюсь завернуться в него полностью, чтобы даже глаз не видно было. Вроде бы до сегодняшнего утра у меня не было женщин с детьми. Или, скажем так, ни одна из женщин не знакомила меня со своим ребенком.

Я посматриваю на часы, а рассказ продолжается о летнем лагере и о том, как бедные дети столько учебников носят, и собираюсь ли я на следующее родительское собрание, и был ли я там хоть раз вместе с бывшей женой или мы ходим по отдельности. И «а как она выглядит, я ее наверняка видела», и про французский язык, по которому почему-то не достать правильного учебника.

Тут происходит то, что доктора называют «вспышкой».

Мозаика склеивается в обратном порядке: разбившийся бокал, она сидит на диване, потом клуб, потом моя машина и, наконец, детский день рождения.