Вероятно, дьявол - Софья Асташова

года они откровенно храбрились: мол, ничего он нам не сделает. Мы-де сами решили поменять мастерскую. А Мастер называл их отныне только «эти двое, как их», словно правда ему память отшибло.

Юлия, лишившись благосклонности Профессора, будто подрастеряла свою сексуальность, уступив звание секс-бомбы Марии, и даже стала тише смеяться, а нашу группу этот случай сплотил – мы стали хранителями совместной тайны, заключающейся в том, что мир, кажущийся простым и понятным, в один момент может перевернуться с ног на голову. Я уж точно была на седьмом небе от счастья, не верила своей удаче – лишиться главной соперницы! Да, я снова мечтала.

А что ещё из новенького на втором курсе? У Профессора появилась новая шляпа-федора, которую ему привёз из отпуска в Италии Борис Дмитриевич. Ещё раскрылся секрет произошедших с Марией, которая теперь известна под творческим псевдонимом Святая Мари, изменений. Она вошла в класс под руку с Борисом Дмитриевичем. Стало очевидно, что в Италию летом они ездили вместе. Борис бросил свою молодую перспективную художницу и теперь встречался с нашей Святой, сменившей образ и занявшей освободившееся место секс-бомбы Школы.

– Здравствуйте, – обратился к ней Профессор, – какой у вас сегодня необычный стиль.

Она лишь едва заметно кивнула. На ней был траурно-чёрный костюм, чёрные туфли на шпильках и тёмные очки, которые она, как голливудская звезда, не сняла в помещении. А у Бориса Дмитриевича было такое непроницаемое выражение лица, что можно орехи колоть. Она выпустила его руку, села и сложила тощие ноги одним резким движением, словно бросила лезвие гильотины.

Так в начале второго курса я лишилась разом обеих соперниц.

Глава 6. Русалка

Ровно в 18:00 группа студентов во главе с Профессором выходит из кафе «Вьетнам». Борис Дмитриевич ведёт под ручку Святую Мари. До чего же она худая в этом коротком, облегающем, как вторая кожа, топике и джинсах скинни. От одного взгляда на неё пробирает холод, но ей, согретой своей неотразимостью и парой экзотических коктейлей, кажется, всё нипочём. За спиной, подсвечивая лужи на асфальте, белым неоном мигает вывеска кафе. Мы мокнем под мелким, но частым дождём, дожидаясь, когда Профессор выкурит сигарету. Плющ, Озорница, Горшок и я с опозданием тоже закуриваем, передавая друг другу зажигалку, но нас он ждать не будет.

Если мы, напившись дешёвого вьетнамского пива, можем не торопясь двигаться домой или, если остались какие-то деньги, продолжить веселиться в других облюбованных студентами местах, Профессору предстоит провести ещё один семинар уже в другой школе. Параллельный класс маячит у меня перед глазами, будто в зеркальном отражении.

Я чувствую зависть при мысли о незнакомых мне людях, которые через час будут ждать Профессора в освещённой аудитории с оранжевыми бликами на тёмных окнах, и он будет рассказывать им о мужестве и поэзии, а после, проигрывая, будто фильм на повторе, события сегодняшнего дня, продолжит в баре, оформленном в стилистике подпольного заведения времён сухого закона. Студенты сдвинут высокие деревянные столы и закажут сначала одну, потом ещё несколько бутылок «пино нуар». В той другой школе учились люди куда благополучнее нас.

На красный свет мы перебегаем за Профессором широкий многополосный проспект с трамвайными путями. Дождь прекращается, и мягкий свет вечернего солнца заполняет площадь с расставленными тут и там убогими, покрытыми деревянными панцирями, бетонными скамейками перед круглым, выкрашенным в краснокирпичный цвет, вестибюлем метро.

Длинные косые тени шипами расходятся по асфальту, когда от нас отделяется группа из нескольких человек, решающих вернуться в Школу на факультатив по античной поэзии, который вёл сердитый худосочный старик с постоянным чесночным запахом изо рта. Оставшиеся следуют за Профессором и Борисом Дмитриевичем к большим тяжёлым дверям, которые я с трудом удерживаю под потоком сбивающего с ног тёплого воздуха из метрополитена. Профессор на ходу закуривает вторую и перед входом в здание метро со щелчком выстреливает в сторону недокуренную сигарету.

Я немного отстаю в людском потоке, хватаю проездной и бросаюсь к турникетам догонять группу. Вразнобой по узкой разветвлённой лестнице мы спускаемся на платформу. По обе стороны от путей толпятся пассажиры. Грохочут поезда, к ним рвутся люди. Профессор сливается с обступившей его толпой, я стараюсь протиснуться к нему, не потеряв из вида. Толкаясь и отстраняя людей, досадно преграждающих мне путь, подбираюсь ближе к краю платформы. Из туннеля вырывается яркий свет. Прибывает дребезжащий, освещённый изнутри уютным, тёплым, словно из прошлого, светом поезд. Я глубоко вздыхаю, когда он проносится и замирает. Я, бурча себе под нос извинения, наступаю на ногу мужчине, который неодобрительно смотрит на меня с высоты своего роста. Захожу впереди него в плотно заполненный людьми вагон. Снимаю рюкзак со спины и держу его в руке.

Загибая пальцы на левой руке, считаю станции до Кольцевой – всего пять. Решаю вместе с Профессором доехать до «Комсомольской», пересесть на Кольцевую и выйти на «Курской», откуда пешком добраться до дома. Я могла бы, чтобы сэкономить время, воспользоваться наземным транспортом – автобусом или трамваем, но торопиться мне некуда, и всё то время, что я живу в Москве, перемещаюсь по городу исключительно на подземном транспорте. Наземные маршруты приводят меня в недоумение – все попытки разобраться в многочисленных автобусах, трамваях, маршрутках, которые ходят под трёхзначными номерами с буквенным обозначением, заканчивались полным топографическим провалом. Метро было простым и понятным: если уедешь не в ту сторону или, задремав после пьяной вечеринки в пустом вагоне, пропустишь свою станцию, всегда можно вернуться, не платя при этом лишний раз за проезд.

Одно время я каждый день ездила на работу мимо станции «Шоссе Энтузиастов», название которой приводило меня в восторг. На этом отрезке жёлтой ветки часто происходили технические остановки поездов. Когда прерывалось движение, я шутила сама с собой, представляя, что какой-то энтузиаст, махнув ручкой, сиганул под поезд. Я и сама была полна энтузиазма, когда выходила на «Шоссе Энтузиастов», чтобы попасть на приём к психиатру.

Я не люблю сидеть в метро, поэтому, когда Профессор и Борис Дмитриевич находят два свободных места, я занимаю самую выгодную стратегическую позицию у задних дверей, чтобы наблюдать за ними сквозь поток входящих и выходящих пассажиров.

Борис Дмитриевич увлечённо, делая размашистые жесты руками, рассказывает что-то сидящему рядом с ним в полосатой чёрно-белой шапке и объёмном жёлтом пуховике Плющу. Над ними, уцепившись за поручень и оголив широкую полосу тела с аккуратным пупком, раскачивается, словно гепард на ветке, Святая Мари. Плющ убирает с лица выбившиеся из-под шапки волосы и смеётся. Борис Дмитриевич продолжает активно жестикулировать, смотрит на