Метро 2033. Степной дракон - Шамиль Алтамиров

Отец, бывалый шоферюга, встречал и не такое. Не подав и вида, что произошло что-то опасное – шутка ли встать посреди трехполосной автострады, – преспокойно включил аварийку, сдернул уже не нужный руль и, забив в полость рулевого вала кусок тут же, в кустах, найденной арматуры, со скоростью километров десять в час, удерживая импровизированное прави́ло, продолжил путь, как ни в чем не бывало. Благо, сразу за коротким мостом раскинулась та самая «Бабкина мельница». Это спустя годы, вспоминая этот случай, Басмач понимал, что отец был далеко не робкого десятка и, как и положено мужчине родом с далекого Северного Кавказа, не давал волю эмоциям, даже перед родным сыном. Отец не давал выхода эмоциям и спустя восемь лет, когда умирал от саркомы на руках уже подросшего сына. Но о том Басмачу вспоминать не хотелось.

Он остановился.

Сколько лет прошло, а эта сцена не выветрилась из памяти: февраль, бензиновые горелки, остывая, постреливают чуть в стороне от ямы, мерзлая земля на кладбище за поселком «Овечий ключ», незнакомые мужчины с каменными лицами, по обычаю пришедшие проводить, возможно, даже и незнакомого человека в последний путь. Так положено, когда умирает один, его провожают все кто может прийти. Мулла, степенный, уже не молодой, с маленькой книжицей, обшитой кожей, читающий то, что положено читать над могилой и усопшим. Совсем усохшее за шесть месяцев болезни тело завернуто в белый саван и накрыто зеленым покрывалом. Пятьдесят девять лет, совсем не возраст.

Саван опускают в промерзшую яму, на улице морозно, но солнечно. Дядя, вдруг постаревший, стоит рядом и глядит куда-то сквозь, по его щеке ползет слеза, скупая, мужская слеза. Шурину не положено плакать на похоронах зятя, это не прилично, но он плачет. Ему все равно, они были друзьями. Оба шофера, встречаясь воскресными вечерами, курили болгарские «Опал» или советские «Космос», стряхивая пепел в стеклянную желто-зеленого стекла пепельницу и играли в шахматы до самого утра. Первые комья земли полетели в могилу…

Глаза вдруг стало заволакивать чем-то жгучим. От ветра, наверно. От ветра. Басмач протер глаза ладонью, поправил висящий на плече огрызок винтовки и пошел дальше.

Достоверно, откуда произошло такое название «Бабкина мельница» для поселка городского типа, Басмач не знал и сейчас. Хотя узнать шибко и не старался. Говорили, что когда-то, во времена, когда каменными домами и близко не пахло, некая престарелая женщина держала тут самую настоящую ветряную мельницу. А может и с водяным колесом, кто знает. Тут же река Ульба протекает, вполне можно и водой муку молоть. А в поселке жили родственники мамы: брат с семьей, и отец. Дядя и дед значит, для совсем юного еще Басмача, бывшего тогда совсем не басмачом.

С реки, как и в детстве, несло тиной и каким-то неуловимо речным запахом, что бывает от текущей пресной воды. Стоячие озера пахнут явно иначе. Басмач остановился перед странным знаком: из шара с расходящимися радиально линиями торчала стрела. Вся композиция напоминала мишень с воткнутым в самое «яблочко» арбалетным болтом с коротким оперением. Со времен детства здесь ничего не изменилось, каждого кто входит или въезжает на коротенький мостик через Ульбу, как и раньше, встречает это непонятное бронзовое чудо.

Мост, короткий и широкий, по две полосы в каждую сторону, выглядел не в пример хлипче, чем раньше. Два десятка лет, ядерный катаклизм, и кислотные дожди постарались – местами, сквозь вспученное асфальтовое полотно проглядывали куски закрученной штопором арматуры, будто кто специально рвал сталь, как нитки, и зияли не хилые такие дыры. Басмач шел по самому краю, по пешеходной дорожке, чудом как сохранившейся, держась за бетонный, изъеденный оспинами, словно сыр, парапет. А внизу, под мостом… сухо. Воды не оказалось, даже чтобы ноги намочить. Только булыжник, песчаные языки, с островками пожелтевших уже зарослей, где метёлки камыша перемешивались с коричневыми «сигарами» рогоза. Когда-то, будучи подростком, он ловил здесь чебаков и ершей. Когда попадался окунь, так вообще праздник наступал, но это случалось редко.

Как гласила старая охотничья мудрость: где камыш – там кабаны. Ну, а поблизости от кабанов всегда бродит тигр. Хотя, откуда тут взяться полосатой кошке? Не водились они здесь отродясь. Дикие или одичавшие свиньи вполне могли забрести, это да. Но амба навряд ли. Ирбис? Этот может. Хотя не горы здесь совсем и не леса. Когда Басмач прогулочным шагом добрел почти до конца моста, ветер принес звонкий лай и истошный визг. Хрюшки где-то тут все же были, равно как и собаки. Что чего хуже, еще вопрос.

Слева от моста уютно расположилась барахолка. Закатанная в асфальт площадка родом из девяностых. Когда-то, здесь можно было купить все, от палки шашлыка до скажем мотоцикла или ружья, а может чего и поинтереснее. М-да. Сейчас же между коробками ржавых контейнеров, куч непонятных железок, кустов и утонувших в грязи фур, три поджарые собаченции с залихватским лаем гоняли вполне себе крупного, черно-розового подсвинка. Свин визжал и задавал стрекача, с ходу рассекая лужи. Собаки же гоняли его как будто из чисто спортивного интереса. Петляя, закладывая чуть не виражи, но только по территории бывшего рынка и не выпускали вовне. Басмачу вдруг подумалось, что кабанчик и псы вовсе не дикие, а совсем даже ручные, из чьего-то подворья. Ну не мог Усть-Каменогорск вымереть весь, сразу и бесповоротно. Не мог. Басмач в мертвый город не верил.

Держа хрюкающе-брехливую свору на виду, скорым шагом, направился прямо по дороге, мимо выгоревшей автозаправки и свернул в проулок. Улица Тимофеева, или переулок Астафьева? Да кто же теперь вспомнит названия, а с табличек на полуразрушенных домишках давно слезла краска, сами указатели прогнили насквозь. Запустение, упавшие заборы и бурьян, пробивающийся из чернеющих окон, вгоняли в смертную тоску. Пройти до заветного двора следовало совсем немного, от асфальтовой дороги по вечно раскисшей грунтовке, максимум метров двести. Вот только Басмач не понаслышке знал цену таким прогулкам и заброшенным домам. Там могло водиться всякое. И знатно изменившееся со времен Напасти зверье, стояло чуть ниже на ступеньке опасности по сравнению с изменившимися двуногими. Люди и раньше-то не шибко белыми да пушистыми были к себе подобным, а приобретя всякие дополнительные руки-клешни, третьи глаза где-то на заду и свихнувшись от заразы мозгами, так подавно. Каннибалы встречались с завидной регулярностью.

Да, и чего в том такого да эдакого? В двадцатом веке в лесах какой-нибудь Амазонки, племена людоедов существовали почти до самой Напасти. И не только в лесах, а вполне даже в городах. Не племена, скорее одиночки, но все же встречались. А теперь? Теперь таким гурманам прямо раздолье. Правда потенциальные жертвы сбились в поселки и городища, ощетинились сталью и крепостными валами, оскотинились до предела, убивая перехожих бродяг. Так просто человеченки уже не достать. Отвлекая от совсем ненужных мыслей, заскрипело железо.

Басмач встрепенулся, вскинул винтовку, прислушался. Тихо. Только ветерок легкий гуляет меж осколков в рассохшихся от времени и дождей рамах. Снова брямкнула жесть. Спутниковая тарелка, коричневая ото ржи, и потому не заметная на фоне такой же крыши, снова скрипнула. Снова заскрежетало. Ветер. Басмач приопустил СВТ и, с оглядкой, продолжил путь, обойдя целое дерево, не то клен, не то вяз, со стволом в обхват, проросшее прямо посреди улицы. Дерево успело умереть от старости и осадков. Часть корявых веток проломила крышу дома пососедству.