Светись своим светом - Михаил Абрамович Гатчинский

В актовом зале пооткрывали окна, чтобы выгнать духоту. В рядах словно не люди, а тени — немо. Гордость старосты — меньший сын студент Алешка — сидит с таким видом, будто он и не кучерявинского рода.

Улики изобличали.

Но старуха с прежним упрямством клялась: ничего не знаю, не ведаю. Крестилась, плакала. Так и не дала суду чистосердечного признания.

Сначала, что немало удивило, в преступлении сознался староста, а не Кучерявиха, занесшая топор над спящей невесткой.

— Чего уж там, кайся, баба. Все одно не миновать Сибири, — обреченно махнул он рукой.

Публика до того вела себя тихо, что слышны были даже притаенные вздохи. Но после слов «…кайся, баба» Фомка, заглянувший в боковые двери, сгоряча выкрикнул на весь зал:

— Смертоубийцы проклятые!! Мало было вам нашего мужицкого пота?!

Даша грохнулась навзничь. На задней скамье заголосили комаровские бабы. В первом ряду, там, где сидела «чистая публика», истерично взвизгнула госпожа Лемперт. Грохот, крики — все гудело. Звон колокольчика судьи, пытавшегося навести порядок, захлебнулся в нарастающем хаосе. Тогда он дал знак конвоирам: обвиняемых увели.

Заседание суда было временно прервано.

Напрасно шныряли полицейские, высматривая крикнувшего: «Мало вам… мужицкого пота!..» Он замешался в толпе, исчез.

Зборовский предвидел, что нервы у Даши не выдержат. Подошел к прокурору, спросил, нужна ли здесь дальше по ходу дела свидетельница Колосова?

— Не нужна, господин доктор.

А у самого мелькнуло: что привлекло интеллигентного питерского доктора в крестьянской девушке?

— Могу я ее отсюда увезти?

Пренебрежительно:

— Пожалуйста!

Прокурор так и не понял, какое отношение имеет Доктор Зборовский к свидетельнице Колосовой.

Сергей Сергеевич отыскал Дашу в дальнем закутке кулис, куда ее унесли полицейские. Она лежала ничком на матерчатой декорации лиственного леса, уткнув лицо в кулаки. Сейчас, на суде, после всего пережитого, она всем своим существом почувствовала, что судьба, постигшая Настеньку, или нечто похожее, могло стать и ее судьбой.

Взял ее руку в свои.

Чуть шевельнула губами. Веки припухли от слез.

— Нельзя так, Дашурка!

Несколько любопытствующих из публики, стоя чуть поодаль, наблюдали за ними.

— Я об извозчике похлопочу, — услышал за своей спиной голос Арстакьяна. Он был необычайно взволнован, этот всегда сдержанный, себе на уме, человек.

Бледная, усаженная в кресло в комнате у Зборовского, Даша обняла рукой его шею. Впервые сама приласкалась. Пушисто, широко разметались русые волосы на его груди.

Глава XIII

«Будильник» шумел, уделяя немало места трагедии в селе Комаровке. Газета печатала выдержки из писем Настеньки, подробно излагала читателям ход предварительного следствия, не поскупилась местом для судебных отчетов. И письма, и комментарии редакции приподнимали завесу над дикостью и ужасами деревенского быта уезда.

Зборовский как бы по-новому увидел Комаровку. Конечно, он и сам понимал: драма Настеньки — драма многих медвежьих уголков. Но любопытно, что местный буржуа — «просветитель» армянин Арстакьян дает почувствовать это читателю. Пожалуй, он прав: «Дело выходит за рамки уезда».

Газетные строки, само собой, не могли рассказать всего, что происходило на судебном процессе и как отзывалось каждое слово обвинителя в сердцах публики. Еще скупее в печатных столбцах сообщалось о том, какие страсти бушевали в толпе простонародья у здания коммерческого училища. Но из Глыбинска, успокаивал «Будильник», прислали наряд полицейских…

Зачем? Чего напугались местные власти?

«Будильник» подробно описывал последний день суда. «Учитывая пожилой возраст подсудимых», их приговорили к семи годам каторги.

Еще неделю-две Нижнебатуринск жил былями и небылицами о процессе Кучерявых. Пронесся слух, будто сельчане пустили красного петуха — подожгли избу старосты. Но Даша узнала от Фомки, что все это вздор: изба, амбары, рига и конюшня, обнесенные дощатым забором, как и прежде, стоят нерушимо. Стало быть, богатое хозяйство старосты перешло теперь к сыновьям. Вот он, «выдел», о котором так мечтала Настенька!..

Вскоре нижнебатуринцы переключились на другое: заговорили, что доктор Зборовский, получив отказ от дочери провизора, в отместку ей спутался с хожалкой. Другие же болтали, что он якобы из социалистов, потому и связался с мужичкой. Хожалки шушукались, уверяли Амебу, что Дашка приворожила доктора: запекла ему в пирог иглу.

— Рот кумушкам не заткнешь, — унимал тревогу Даши Сергей Сергеевич.

…«Бабий флигелек» расселяли. Его перестраивали под заразный барак.

— Жить она будет у меня, — решительно сказал Зборовский, назвав имя Даши.

— Да?.. Не ждал от вас такой прыти. — Соколов потуже перевязал у запястья тесемки халата. — Что сие значит? В списке восемь хожалок. Почему же ваш выбор остановился на Колосовой? Именно ее хотите приютить? — И начал предостерегать: — Зная нравы нашего города, премного опасаюсь всяческих пересудов.

— Меня это не беспокоит. Притом буду откровенным: я готов на ней жениться.

— Готов! Извините, дружок, но, право, смешно: вы заявляете «готов жениться» вместо того, чтобы сказать «женюсь». Это огромная разница. — И стал без обиняков развивать свои доводы: — Жениться нетрудно, зато раскаиваться бывает горько. Иногда и поздно. Как бы ошибка не стала роковой для обеих сторон. О судьбе девушки следует особенно серьезно подумать. А гражданский брак с… крестьянкой быстро станет достоянием горожан и может основательно повредить вашей врачебной репутации. В провинции каждый чих громким эхом отдается.

Будь что будет!

Даша перебралась в квартиру доктора. Ушла рано утречком, чтобы никто не заметил, хотя хожалки все равно начнут судачить: гляньте, куда наша Дашка переметнулась. Последуют вопросы, надо будет отвечать на них. Его, конечно, никто не осмелится пытать о вещах сокровенных, а ее?.. Впрочем, рано или поздно, город заинтересуется ими обоими. Питерский доктор не такая фигура, чья семейная жизнь пройдет незамеченной. Одни будут дивиться, другие хаять, третьи поедом есть. Сплетни. Толки… Что они могут изменить? Ничего.

Так началась их жизнь под одной кровлей. Взволнованная новизной положения, Даша сидела на своих вещичках, стянутых узлом.

— Устраивайся, новоселка!

— О-о-иньки! — На мгновенье представила себя бредущей за гробом матери. Девочкой в армячке, подпоясанном бечевкой. Тогда и услышала, как кто-то в толпе сказал: «Еще, вишь, одна новоселка на тот свет шуганула».

Сергей Сергеевич осознал всю серьезность сближения с Дашей, неловкость повседневной совместной жизни, когда женатого не считают женатым только потому, что брак не освящен церковью. И вправду, с какой стати медлить? Разве, засыпая в поездках, на случайных ночлегах, не ловит себя на мысли, что думает о ней? Венчаться? Лицо ощутило холод обручального кольца, как в детстве, на пальце матери, когда умывала его. Пусть те, кому его Даша не по нраву, отвернутся. Для него же, собственно, все определилось.

И радостно ему, что Даша с ним, рядом, и в то же время нет-нет, да и всплывет разговор с Соколовым, который, уверен, ничего худого