Орлы и ангелы - Юли Цее

Заказываю стакан воды и пачку бумажных салфеток. В ожидании заказанного сидим молча, я не знаю, о чем она думает, да и о чем думаю сам.

Обмакиваю салфетку в стакане, разворачиваю Клару лицом ко мне и начинаю смывать черные разводы. Салфетка при этом чернеет, а грязь не оттирается. Израсходовав несколько салфеток и изрядное количество воды, добиваюсь равномерно серой окраски ее лица. Она так инертна, что мне приходится крепко держать ее за подбородок, обеспечивая упор, необходимый для проведения процедуры. Когда я наконец удовлетворяюсь достигнутым, щеки у нее пылают, и вид из-за этого более оживленный. Я чувствую себя лучше.

Клара, говорю я.

Она сразу же приходит в волнение.

Тебе на все наплевать, упрекает она, тебя это вообще не интересует.

В этом ты права, говорю, но тебе нечего унывать.

Пристально смотрит на меня. Ее разные глаза (левый, как небо, правый, как море) сейчас в красно-черную крапинку.

Погляди-ка, что я тебе принес, говорю. Лезу в карман куртки и достаю контрольную дискету и дубликаты кассет.

Прошу прощения, говорю.

Трясет головой, глаза у нее вновь на мокром месте. Я больше не могу, говорит, просто не тяну. Наверное, профессор прав, и я просто слабачка.

Да брось, говорю.

Поднимаю руку, не спуская с Клары глаз, и заказываю две двойные водки, две чистые. Из морозильника. Бокалы заиндевели, от них веет стужей. У меня текут слюнки.

Ну же, говорю. Выпьем.

Мы чокаемся. Выпивает все залпом. Поперхнулась, ее трясет.

Сейчас вернусь, говорю.

В мужском туалете наклоняюсь над унитазом, дышу на крышку, протираю ее туалетной бумагой, выкладываю «дорожку».

Она успела повторить заказ и с улыбкой смотрит на меня, пока я сажусь на место. Я улыбаюсь ей в ответ.

Знаешь, говорю, а ты та еще штучка.

Чокаемся и опрокидываем в себя водку. Мне надо последить за тем, чтобы сегодня не перебрать. Надо сохранять ясную голову. Она подзывает кельнера и поднимается с места.

Прости, говорит, я сейчас.

Когда она возвращается, волосы приведены в порядок и затянуты в «конский хвост». Брюки в обтяжку — гребешка не засунешь в карман, значит, она распутывала свои колтуны пальцами.

Если ты не против, говорит она, я расскажу тебе, что еще сказал профессор по поводу моего проекта.

Валяй, говорю.

Он несколько раз перечитал мои предварительные заметки и пришел к выводу, что я вследствие собственной ограниченности, причины которой коренятся в слабости моего «я», не готова допустить полноценную идентификацию, каковая необходима для успеха такого исследования.

Однако же, с удивлением замечаю я, идиотизм, конечно, но насколько высокопарный!

Мне тоже так кажется, отвечает. Он думает, что переоценил мои силы. При этом я ему рассказала, что ты меня время от времени поколачиваешь!

И что же, этот факт не служит для него доказательством нашей обоюдной и безудержной вовлеченности в ситуацию?

Переоценил мои силы! Она вновь срывается на крик. А меня вообще невозможно переоценить, потому что верхний порог у меня отсутствует! Я как башня с крепкими стенами, но без крыши.

Ты описываешь устройство колодца, говорю.

Поглядел бы он на других, отвечает, сидят себе в институте и высасывают из пальца стотысячное по счету сочинение о трактовке женщин Карлом Густавом Юнгом.

Так чего же он от тебя хочет, спрашиваю.

Ну да, в том-то и вопрос, говорит. Процитирую его буквально: «Фройляйн Мюллер, вам нужен диплом, а мне нужно существенно важное. Существенно важное в истории этого человека».

И в чем же оно заключается?

Вот именно, говорит. Это известно ему одному.

А почему, интересно, он называет тебя «фройляйн Мюллер?»

В университете все зовут меня Лизхен. Лизхен Мюллер.

А это что еще за хрень, спрашиваю.

Отрывает задницу от стула, лезет в карман джинсов, с трудом выуживает оттуда удостоверение личности. На снимке волосы у нее короче, а вообще-то, сходство сильное. «Лиза Миллер, род. 28. 2. 1976», значится там.

Все ясно, спрашивает.

А что, семьдесят Шестой был високосным?

При чем тут это? Забудь, говорю. Просто мысль о том, что ты успела вскочить в последний вагон.

Ну, спрашивает она, и что же мне теперь делать?

Прими еще разок холодную ванну, отвечаю.

А все твоя вина, говорит она шепотом. Потому что ты недостаточно ненормальный.

Придвигаюсь вместе со стулом к ней поближе, достаю диктофон.

Я достаточно ненормальный, говорю. Успокойся и прослушай новую запись.

Передаю ей левый наушник, правый приставляю к собственному уху. До, нас доносятся шелест и шорох, перерастающие в грохот, когда я оказываюсь слишком близко к микрофону.

Макс, говорит она, или Купер, или как тебя там.

Тсс, отвечаю.

Я хочу прослушать запись и хочу, чтобы она тоже ее прослушала.

Неужели до тебя не доходит, говорит она, что все это потеряет малейший смысл, если мой профессор сочтет тебя неудачно выбранной темой?

Застонав, нажимаю на stop.

Клара, говорю спокойным тоном, или Лиза, или как тебя там. Ты уже сообщила ему, что я убил человека?

Она застывает на месте, как будто именно ее только что застрелили. Буквально слышно, как вертятся колесики у нее в голове.

Не сказала, констатирую я, идиотка ты этакая.

Но я, лепечет, запинаясь, но я тебе не поверила.

А это правда, говорю. И теперь успокойся.

Влюбленно улыбается мне, будто мы с ней жених с невестой и стоим на церковном крыльце. Накрывает мою руку своею.

Спасибо, говорит.

Кельнер подносит водку, мы чокаемся.

Наконец она закрывает глаза и откидывается на спинку стула, так что кабель наушников растягивается между нами во всю длину. Мой голос звучит с кассеты. Лампа у меня за спиной бросает свет мне на плечи, я скрещиваю большие пальцы, растопырив остальные, изобразив тем самым паука, тень которого пускаю бегать по полу, слегка подрагивая, с осторожно пробующими поверхность передними лапками, задранными суставами и качающимся в воздухе телом. Запускаю паука на Клару, позволяю ему забраться ей на лицо, ее веки вздрагивают, словно ощутив прикосновение тени. Клара начинает улыбаться — так, словно спит и видит приятный сон. Я воображаю, будто ей нравится мой голос, звучащий отдельно от меня, что он нравится ей, как может нравиться музыкальная пьеса или кинофильм. Она расслабляется. У нее в мозгу ворочаются внушенные мною образы, обрисованные мною фигуры, я сам, мои мертвецы, Шерша и Джесси. В фантазии у нее они наверняка выглядят иначе, чем в жизни, но это именно они, и мы все втроем останемся в мозгу у Клары даже после того, как и меня не станет. Мои лицевые мускулы задирают мне углы рта, я чувствую, как то лезут вверх, то опадают мои брови, как будто это не брови, а гусеницы, вознамерившиеся удрать со лба и предпринимающие одну неудачную попытку за другой. На мгновение я оказываюсь с Кларой в такой близи, как будто мы сидим с ней в одном кресле у телевизора. На мгновение я становлюсь счастлив, и она тоже. Может быть, дело в водке. Кельнер приносит новые рюмки с водкой, и я поднимаю свою и держу на весу прямо под носом у Клары, пока она наконец не замечает ее, а заметив, таращит глаза и чихает.