"Окопная правда" Вермахта - Джерри Краут

В условиях одиночества и страха солдаты часто искали утешения даже в неосязаемом. Как ни странно, вековая традиция любой армии — слухи (которые немецкие солдаты называли Latrinenparole — «сортирной болтовней») — служила огромным утешением, поскольку в основном эти слухи касались конца войны или, по крайней мере, близящегося отзыва солдат с передовой. Альфред Опитц вспоминал, что перед нападением на Советский Союз, несмотря на суетливую подготовку, которая могла преследовать лишь одну цель, многие солдаты предпочитали верить слухам, что «неминуемо крупное предприятие на восточном направлении, но не против Советского Союза, а против… Англии, которая должна была подвергнуться удару на Ближнем Востоке. Для этого Советский Союз дал разрешение на проход семи немецких дивизий через южную часть России в направлении Кавказа и Ирана. Тем временем сам Советский Союз собирался сохранить нейтралитет». Накануне начала операции «Барбаросса» Вильгельм Прюллер также слышал от кого-то, что Сталин «добровольно пропустит» немецкие войска. Тот же слух доходил и до Фридриха Групе. Несмотря на то что «рота уже получила инструктаж по России и все заучивали кириллицу», Групе отмечал, что «по лагерю носились странные слухи: будто бы немецкие войска получили разрешение советского правительства… пройти через Россию, чтобы схватиться с «томми» в Индии. Потом наши войска якобы должны были соединиться с Роммелем на Кавказе». О чем-то похожем писал в своем письме в мае 1941 года и лейтенант Г. Г.: «Здесь ходят самые невероятные слухи о России. Одни говорят, что мы взяли в аренду на 90 лет Украину и получили разрешение на провод войск до Турции и Ирака. Другие утверждают, что опасность войны отступила, благодаря позиции Сталина… Сортиры словно соревнуются между собой в распускании слухов».

Стоит ли удивляться, что, столкнувшись с ужасающими трудностями и суровыми условиями зимней кампании 1941/42 года, Прюллер день за днем заносил в свой дневник последние слухи о предстоящем снятии с фронта и переброске на юг Франции, или в Румынию, или в Турцию, или еще куда-нибудь, где потеплее? Во время упорных боев февраля 1942 года ефрейтор Р. М. поделился сенсационным слухом:

«Южная армия прорвется через Кавказ к Каспийскому морю и разделится на две части. Одна пойдет к устью Волги, а другая — на юг, через Кавказ… Турция откажется от нейтралитета в нашу пользу и силой своего оружия поможет нам одержать победу… В Африке наши войска в подходящий момент начнут крупное наступление, чтобы соединиться с товарищами, наступающими из Палестины. Летом 1942 года наступит черед высадки в Англии… К тому времени… Япония уже нанесет смертельный удар Англии и Америке на Тихом океане и в Индии».

Мартин Линднер, студент из Вены, в июле 1942 года размышлял о предстоящем наступлении:

«…через Сталинград на Астрахань и дальше на Кавказ… После отсечения внутренних районов Азии Япония начнет действовать против англосаксов… Мы должны будем полностью контролировать Средиземноморье. Контроль над Средиземноморьем защитит нас от вторжения в Европу из Африки. Тогда в Европе снова будет мир, появится сырье и время для подготовки к очистке восточных территорий. Восток обеспечит нашу независимость от поставок продовольствия. Кроме того, оттуда в значительных количествах поступают нефть, уголь и железная руда. Вот увидишь — все решится. В любом случае мы как-нибудь разделаемся с врагами».

Фантазии вроде этой во многом совпадают с мечтами нацистов о «жизненном пространстве». К тому же они позволяли простому солдату верить, что войны с Россией не будет или, если она все же произойдет, у Германии будут сильные союзники, помощь которых позволит добиться убедительной победы. Эти слухи давали немецкому солдату надежду, которой так не хватало на передовой: надежду на скорое окончание войны, надежду на победу Германии, надежду, что все закончится хорошо.

Тем не менее, поскольку надежда и смелость нередко оказывались ненадежной опорой и солдаты постоянно находились под угрозой срыва прямо во время боев, вермахт пытался различными способами укрепить боевой дух и решимость войск. Одним из таких способов было укрепление духа товарищества и оказание коллективного давления путем зачисления друзей в одну часть. Вернувшись на фронт после госпиталя, Ги Сайер оказался не только в прежней части, но и в прежнем отделении. «Я отведу тебя к друзьям, — сказал ему гауптман. — Знаю — общество друзей может восполнить отсутствие теплой постели или даже еды… Я всегда стараюсь, чтобы мои солдаты дружили между собой». И Сайер вспоминал: «Я вдруг ощутил с полной силой чувство привязанности ко всем друзьям, находившимся поблизости, и сила этого чувства ошеломила меня».

Другим способом сплочения людей на фронте были постоянные боевые действия, практически неизбежные атаки и контратаки, которыми славился вермахт. Нет ничего более деморализующего для солдата, чем сидеть неподвижно перед лицом опасности, с чувством беспомощности, затаившимся в глубине души. «Утром противник начал обстреливать нас из минометов, — отмечал в своем дневнике Вильгельм Прюллер, — и мы понесли кое-какие потери. Однако чем пассивнее мы на это реагируем, тем тяжелее наши потери… В таком положении есть только один выход — атаковать». Так появилась идея «бегства вперед», позволявшая использовать стремление солдата в условиях стресса предпринять какие-то действия, чтобы выйти из сложившегося положения. «Есть только одно правило, — восклицал Франц-Райнер Хокке в июле 1944 года. — Всегда идти вперед и никогда — назад! Кто пытается сбежать от бомб и снарядов, бежит навстречу собственной смерти». Один солдат утверждал, что «постоянные бои — пожалуй, лучшее, что есть в солдатской жизни». Другой наслаждался «спешными бросками вперед»: «Такая война радует». Даже отступление могло принести странное чувство спокойствия и удовлетворения. «Обратный путь дал интересный опыт, — писал один солдат в августе 1943 года. — Такая подвижная война куда веселее войны позиционной. Жаль только, что движемся мы назад, а не вперед». Солдаты, отправлявшиеся в советский плен, частенько шутили: «Выше головы, друзья! Мы снова наступаем!»

Будь то наступление или отступление, почта была для многих солдат единственной надеждой, помогавшей им выживать под постоянным давлением угрозы смерти, напоминавшей, что они еще живы, и убеждающей в том, что существует еще мир, не разрушенный боевыми действиями. «Если почта не пришла, считай, день прошел впустую, — жаловался Гарри Милерт в январе 1943 года. — Всего несколько строчек способны бросить на эти пустынные места бодрящий розовый отсвет… До сих пор вспоминаю октябрь и ноябрь 1941 года, когда мы могли не получать писем неделями, и думаю: как мы это выдержали?» Позднее Милерт писал жене: «Ты представить себе не можешь, какую радость я сегодня испытал: вчера вечером мы отходили через поле боя, усеянное изрешеченными лошадьми и русскими, трупами лошадей, коров и людей, раздавленных танковыми колоннами… Мы вошли в деревню, и в отведенной для нас комнате на столе лежала целая стопка писем для меня!» Как ни удивительно, но даже при предельном напряжении жестоких боев конца осени 1941 года рядовой Г. М. утверждал, что отсутствие почты «беспокоило больше всего».

Читая письма, солдаты стремились сохранить в себе ощущение другой жизни, в которой не властвовали смерть и разрушение. «Твое письмо вырвало меня из тяжелого безразличия, в которое нас так легко втягивают близость войны и отсутствие связи с домом и соседями, — писал Милерт, — и ко мне снова возвращается радость жизни». Прогуливаясь солнечным днем по березовой роще вместе с товарищами, Фридрих Групе отмечал: «Вокруг разбросаны трупы лошадей, разбитая техника, тела убитых красноармейцев». Неудивительно, что для Групе письма были «приветом из мира, которого больше не существует» или, как он с грустью писал в своем дневнике: «Некоторые солдаты еще передают приветы домой. Что им писать? «Со мной все в порядке»… Но что будет со мной завтра?» В конце концов, на фронте есть только «покойники и будущие покойники». Боязнь умереть до того, как закончится война, заражала и других людей. Тем не менее подавляющее большинство солдат согласилось бы с Мартином Пеппелем, который записал в своем дневнике в январе 1942 года: «Снова доставили почту, и общей радости нет конца». В глазах Пеппеля, как и в глазах других солдат, почта обладала неким мистическим свойством. «Почта из дома — волшебное слово, мечта, воплощаемая в реальность письмами… Естественно, все тут же набрасываются на почту, а дела… ну, они могут подождать и до утра». В конце концов, почта, пусть и ненадолго, служила «частичкой дома в этой жалкой жизни».