Лила, Лила - Мартин Сутер

– Я вполне могу читать и перед маленькой аудиторией, – утешил он г-жу Бюглер.

Но вообще-то публики, конечно, могло бы быть и побольше. Кроме двух старых дам в комнате находились только г-жа Кольб с мужем, две девушки (как подозревал Давид, сотрудницы магазина), молодой человек, по всей видимости приятель одной из девушек, и не слишком молодая супружеская пара интеллектуального вида.

Давид встал за пульт, который не достигал ему даже до талии, потому что г-жа Бюглер рассчитывала на человека значительно меньшего роста. В поисках помощи он посмотрел на нее.

Но ждать помощи от г-жи Бюглер было бессмысленно. С ней случилось как раз то, чего сам Давид боялся как огня: она держала в руке листок со своей краткой вступительной речью – «не пугайтесь, долго я говорить не стану», – и не могла вымолвить ни слова.

Краем глаза Давид видел, что на верхней губе у нее выступили бисеринки пота. Полуоткрыв рот, она неотрывно смотрела на листок. Потом повернулась и патетически взмахнула свободной рукой, указывая на него, как конферансье. Но по-прежнему молча.

Может, надо спасать ситуацию и просто начать чтение? Он открыл первый отмеченный отрывок и почувствовал, что тоже не в силах выдавить ни звука.

– Вообще-то я далеко не слезлива, но, когда вы читали о том, как Лила с подругой проходит мимо Петера, не удостоив его даже взглядом, – я едва не расплакалась. – Интеллектуалка пристально смотрела на мужа, пока тот не кивнул.

– Я редко видел, чтобы Гудрун читала книгу со слезами на глазах. И сначала вообще не хотел открывать этот роман. Не люблю я печальных историй.

– А я сказала ему, – подхватила Гудрун, – что история хотя и печальная, но красивая. Печальная, но красивая.

– Печальная, но красивая, – поддакнула г-жа Кольб. Ее муж книгу пока не читал, однако собирался взяться за чтение сегодня же вечером.

Они сидели в «Глубоком погребке», любимом ресторанчике г-жи Бюглер, куда пришли «выпить по бокальчику и немножко закусить». Г-жа Бюглер заказала фирменную закуску на шесть персон – «больше и вдесятером не осилить». Им подали мясное ассорти с копченостями; как раз хватит на шестерых, подумал Давид, который здорово проголодался.

За длинным столом в прокуренном погребке собрались почти все, кто присутствовал на чтениях. Не было только двух старых дам из первого ряда. Это незамужние сестры, они не пропускают ни одного чтения, объяснила г-жа Бюглер. В начале вечера они слегка разрядили обстановку и вызвали смешки, когда более тугоухая из двух крикнула сестре: «Я опять ни слова не понимаю!» – а та гаркнула в ответ: «Да он ничего и не говорит!»

Этот диалог вывел Давида из ступора, и он стал читать, причем, как ему показалось, вполне сносно. Во всяком случае, без эксцессов, благополучно обошел рифы кружевной наколки, манжетки от торта и рандеву.

Г-жа Бюглер призналась Давиду, что частенько теряет дар речи, когда надо произнести вступительное слово. Лет пятнадцать уже организует чтения, а мандраж не утихает, наоборот, только усиливается.

Лучше бы ей про это помалкивать. Он бы вообще предпочел, чтобы кое-что было иначе. Например, чтобы интеллектуалка перестала разъяснять ему книгу. И чтобы кто-нибудь сказал г-же Кольб, что у нее в уголке рта прилипла яичная крошка. И чтобы пухленькая девушка-ученица, та, у которой нет друга, перестала пялиться на него как на редкое насекомое. И чтобы супруг-интеллектуал – он преподавал в маркхаймской профтехшколе – не перекладывал на свою тарелку последний из шести ломтиков копченой ветчины. И чтобы г-жа Бюглер не приносила с собой гостевую книгу.

На развороте перед страницей, отведенной Давиду, была наклеена вырезка из газеты. Довольно большая статья под заголовком «Георг Рельман собрал полный зал». Фотография изображала задумчивого седовласого мужчину с трубкой. Подпись гласила: «Воспоминаниями из богатой актерской жизни дал пищу раздумьям и веселью – Г. Рельман». Статья начиналась фразой: «Точное число слушателей, собравшихся этим погожим июльским вечером в маркхаймском «Книжном мире», владелица магазина, К. Бюглер, не сообщила, опасаясь неприятностей с пожарной охраной…»

Против газетной вырезки автор размашисто написал: «Ах, если бы у меня, актера, всегда была такая публика, как у меня, писателя, здесь, в Маркхайме! Спасибо, спасибо! Георг Рельман».

Под взглядами участников застолья Давид отчаянно силился придумать, что бы такое написать. Супруг-интеллектуал, забирая последний ломтик ветчины, заметил:

– Раз нет желающих…

А когда Давид покосился на него, со смехом воскликнул:

– Незачем смотреть на меня, ведь это вы – писатель!

Г-жа Бюглер попыталась помочь:

– Необязательно писать что-то литературное. Что придет в голову, то и напишите.

И Давид написал: «В память о незабываемых чтениях. Сердечно, Давид Керн».

Супруга-интеллектуалка – она тоже имела отношение к педагогике, только Давид не понял, какое именно, – при этом заглянула ему через плечо и обронила:

– Замечательно: в память о незабываемом… Очень изящно.

В одиннадцать Давид вернулся в гостиницу. На всякий случай его снабдили ключом от входной двери – вдруг он придет после десяти.

Он вошел в темный холл, включил свет. Из переполненной пепельницы у стойки портье кисло пахло окурками. К лестнице надо было идти через столовую. Столы уже накрыты к завтраку, буфет почти готов. Два стеклянных кувшина с соками рядом с блюдом сыра, прикрытым пленкой.

Давид поднялся к себе в номер, сел на узкую, короткую кровать – больше сесть не на что.

Так, теперь еще Борнштадт, Штауферсбург, Пландорф и Миттхаузен – и он сможет снова обнять Мари.

На берегу стояла старушка с обтрепанной хозяйственной сумкой, стараясь по справедливости поделить ее содержимое между утками. На самых нахальных, которые бесстрашно подходили к ее ногам, она не обращала внимания, бросала хлеб самым робким, которые вперевалку сновали у воды и, едва схватив еду, тотчас оставались ни с чем, потому что те, кто посмелее, всё у них отбирали.

Давид и Мари, держась за руки, прошли мимо старушки, сочувственно ответив на ее улыбку. По обе стороны узкой береговой дорожки росли тополя. Давид и Мари то и дело сходили на обочину, пропуская велосипедистов, хотя ездить по этой дорожке запрещалось.

Прогуляться у реки предложил Давид. Этот маршрут он знал еще по тем временам, когда бегал трусцой и вечно досадовал на пешеходов, занимавших всю дорожку. Сейчас он решил, что это идеальное место для разговора. А поговорить он хотел о своей писательской карьере. Рассчитывал осторожно втолковать Мари, что отнюдь не намерен посвящать себя писательству. И, в зависимости от ее реакции, быть может, рассказать ей всю правду.

Он без утайки поведал Мари о своем маленьком турне, ей было и грустно и смешно. Теперь они молча шагали рядом.