Душа-потемки - Татьяна Степанова

– А где же все наши?

– Полчаса назад мы весь персонал отпустили по домам.

– А завтра как же?

– Завтра универмаг работает в своем обычном режиме.

Хохлов схватился за мобильный: Вероника! Но следователь смотрел на него выжидающе, и пришлось пока что все разговоры отложить.

Он стоял в отделе часов и ждал, когда же наконец их всех черт унесет.

Ушли.

Он запер центральный вход и…

Можно было бы сразу позвонить Веронике. Но он долго стоял и смотрел сквозь стеклянные двери на улицу. Вечерело. Мимо по Александровской улице тек нескончаемый поток машин. Все спешили покинуть центр города, добираясь по бесконечным пробкам до своих спальных районов.

Неожиданно Хохлов оглянулся.

Нет, он в здании совершенно один.

Они все уехали.

И ее… ее… эту… тоже увезли ногами вперед.

И вроде ничего не изменилось. Только свет ламп словно немного померк.

Хохлов глянул на циферблаты многочисленных часов. Все показывали разное время. Но все равно пора было уже звонить на пульт.

Но сначала…

Он направился к лестнице, дотронулся до перил. И будто впервые ощутил их прохладу и гладкость. Словно бы коснулся древних, отполированных временем, высушенных солнцем костей… мощей…

Гранитные ступени – широкий серый серпантин. И эти проемы в стенах. Там на двух этажах сейчас пластиковые панно с перечнем товаров, а когда-то в проемах крепились зеркала.

Их еще можно увидеть, если подняться выше, в них еще можно заглянуть… И там, в подвале, разбитые, мутные, они стоят у стены.

Если их выставить в ряд, то получится что-то вроде зеркальной дороги…

Однажды ему пришлось это сделать – выставить все зеркала в ряд. И они как-то глухо, недобро мерцали в свете карманного фонаря, словно противились такому насилию.

Хохлов поднялся на второй этаж.

Никого.

Постель… с нее сняли все, все белье, все эти витринные образцы и увезли на экспертизу.

Завтра постель застелют новыми образцами на продажу, и никто из покупателей ничего не заподозрит.

А персонал не проболтается.

Третий этаж – мужская одежда, обувь и отдел «тысячи мелочей» – нитки, иголки, все для шитья, все для хозяйства с аккуратными рядами стеллажей, стилизованный под супермаркет.

И тут никого.

Четвертый этаж.

Да, здесь они тоже побывали и все обшарили. Милиция… И внизу, в подвалах. Это их работа – искать.

Но весь четвертый этаж пустует – сдвинутые прилавки, ободранная обшивка, провисшая проводка. Тут когда-нибудь начнется ремонт. Хозяин… Шеин все обещает, грозится.

Ну а дальше вроде как нет смысла подниматься. На пятом – там лишь пыль и строительный мусор.

Хохлов ступил на лестницу.

И внезапно снова резко оглянулся.

Все огромное пространство четвертого этажа расстилалось перед ним. И свет ламп на потолке все тускнел, мерк, из ярко-желтого превращаясь в грязно-серый.

И хотелось дотянуться до выключателя, чтобы прибавить света, прибавить сюда этого чертова света или по крайней мере распахнуть, разбить окно и впустить вечерние сумерки и уличный шум в эту пыльную, старую, мертвую…

Хохлов поднял голову к потолку. Трещины на старой штукатурке смахивали на паутину.

Ответ на вопрос Б Катя ждала терпеливо и долго. Рабочий день давно окончился, но она знала – полковник Гущин не покинет своего кабинета, пока данные судебно-медицинской экспертизы трупа Ксении Зайцевой не лягут к нему на стол так же, как и на стол полковника Елистратова в МУРе.

В восемь вечера она решила спуститься в розыск на разведку. И столкнулась с Гущиным в коридоре.

– Федор Матвеевич, вы домой?

– Я к патологоанатомам. Звонили… Хочу лично поприсутствовать, а то эти отчеты их потом читать замучаешься. Да и ждать, когда еще пришлют, сподобятся. Дело-то не наше по территориальности, Москва.

Катя опять лишь диву давалась: «старик» сильно нервничает! Таким полковника Гущина мало кто видел.

Ни слова более не говоря, она метнулась к себе в Пресс-центр, схватила сумку, и когда Гущин спустился во внутренний двор Главка, она уже караулила его возле служебной машины. И надо же, он не заворчал, как обычно: тебя только там не хватало! Молча открыл дверь и усадил Катю на заднее сиденье.

Вечерело, на город опускалась тяжелая сумеречная духота. Не следовало ждать ослабления жары в ближайшее время.

В морге при лаборатории криминалистики, когда они приехали туда… в общем, как ни парадоксально – жизнь и энергия кипела в этом мрачном учреждении. За стеклянной перегородкой в восьмой операционной проводили вскрытие. Патологоанатомы решили продлить свой рабочий день, а это случалось лишь в экстренных случаях.

Полковник Елистратов находился тут же, однако не внутри, рядом с судмедэкспертами, а снаружи, за стеклянной перегородкой. Со страдальческим видом он нюхал ватку. Сильно пахло нашатырем.

– Тоже не усидел на месте? – буркнул он, завидев Гущина.

– Усидишь тут, как же. Дыши ртом, легче станет, Леш.

– Не могу я на это смотреть, ты сам знаешь, – Елистратов сморщился. – Вот казнь моя… А приходится почти каждую неделю, с души прямо воротит.

– Архив подняли?

– Уже звонил, справлялся. Так нет у нас ничего в архиве.

Катя прислушивалась очень внимательно: и опять это походило на код, на некий шифр – этот короткий обмен репликами.

– Как так нет? – спросил Гущин. – Должно быть обязательно. Я тебе год и число даже точно назову.

– Думаешь, я не помню дату? – Елистратов опять приложил ватку с нашатырем к носу. – В нашем архиве не числится.

– Изъято?

– Никогда не поступало.

– Значит, тогда сразу забрали на Лубянку. Звони туда. Хочешь, я сам позвоню Ануфриеву. Он теперь зам нач. департамента, в любом случае поможет что-то узнать.

– Они там и так все параноики, от собственной тени шарахаются, – хмыкнул Елистратов. – А ты хочешь, чтобы мы с этим к ним сунулись?

– Да тому делу тридцать лет!

– Вот они тебе это самое и скажут. И что мы им, Федя, с тобой ответим? Нам показалось… нам померещилось?

Гущин отвернулся, нахмурил брови. Кате смерть как было любопытно: о чем это они? Но она сдерживала себя – не время, не время сейчас. А то в шею прогонят.

– Все, мы в основном закончили, – доложил патологоанатом по громкой связи из операционной. – Теперь могу ответить на ваши вопросы.