Проклятый подарок Авроры - Елена Арсеньева

— «Опель-адам», причем почти новый, ему лет семь-восемь всего.

Сидя рядом с фрау Эммой в уютном салоне, где пахло бензином и духами («бензина запах и сирени остановившийся покой», — немедленно вспомнилось из старой-престарой, еще дореволюционной книжки Ахматовой), Лиза дикой, страстной завистью завидовала этому автомобилю и этой небрежно-элегантной манере водить. Садясь за руль, фрау Эмма надела тончайшие замшевые перчатки с крагами, и, честное слово, если бы она еще сжала своими тонковатыми, густо накрашенными губами сигарету в янтарном (непременно янтарном!) мундштуке, Лиза просто завизжала бы от зависти.

Обошлось, на счастье, иначе, конечно, знакомство ее с фрау Эммой кончилось бы, едва успев начаться, а отец Игнатий подвел бы некачественную подпольщицу под скорый, но справедливый суд народных мстителей.

Они свернули за угол, притормозив перед перекрестком, который пересекал тяжелый грузовик (светофоры не работали, водителям приходилось надеяться только на свою внимательность), и Лиза, посмотрев в окно, так и ахнула:

— Боже мой! Да это же… это…

Гитлеровец в солдатской форме непринужденно справлял нужду под деревом на виду у всех.

— Ну и хам! Ну и… — Лиза задохнулась от возмущения.

Фрау Эмма молчала. Ее красивое лицо ничего не выражало.

— Потомки Шиллера и Гёте, черт вас возьми, — прошипела Лиза. — Освободители Европы от жидо-масонского ига! Поганцы, прости господи, и больше ничего!

Фрау Эмма все молчала.

Вообще, конечно, Лизе тоже следовало бы помолчать. Но, как часто говорила мама, любившая «Двенадцать стульев», Остапа понесло, и поделать с этим было невозможно совершенно ничего:

— А впрочем, вы же их ждали, этих чертовых освободителей! Вы же их хлебом-солью встречали!

— Вы полагаете, что я их одна ждала? — не поворачиваясь, очень сухо сказала фрау Эмма. — Я одна, что ли, встречала их хлебом-солью?.. Помню, мы уже знали, что немцы вот-вот войдут… как странно, что я называю их немцами, да? А сама-то кто? — вдруг хмыкнула она. — Ну вот, видим, стало быть, что идут два настоящих немецких солдата. Все бросились к ним. Бабы, соседки, немедленно вынесли какие-то конфеты, кусочки сахара, белые сухари. Все свои сокровища, которые сами не решались есть, берегли не знаю как, даже в последние дни, когда уже продуктов не было, когда за керосином стояли очереди фантастические, картошку по огородам воровали, — сами не ели, а вот солдатам принесли.

— Не может быть! — зло сказала Лиза.

— Еще как может! — усмехнулась фрау Эмма. — Нужно смотреть правде в глаза: вся Россия страстно желала победы врагу, какой бы он там ни был. Этот проклятый строй украл у русских все, в том числе и чувство патриотизма.

— Ну, вы за всю Россию погодите говорить, — буркнула Лиза. — Немцев бьют в хвост и гриву, насколько я слышала!

И прикусила язык… Ох, что-то разговорилась она… что-то разболталась! Вот сейчас фрау Эмма как развернет свой «Опель-адам» по направлению к зданию гестапо, которое не столь уж и далеко отсюда, в таком-то маленьком городке!

Однако фрау Эмма никуда «Опель-адам» не разворачивала.

— Ну, сейчас, может быть, и бьют, — согласилась она снисходительно. — Но в первые-то месяцы войны позорное отступление было невероятным, согласитесь. Думаете, только внезапность нападения свою роль сыграла? Народ намучился до отчаяния, настрадался! Вы не из Мезенска, не знаете, как тут было. Когда война началась, продуктов почти никаких достать было нельзя. За хлебом очереди на полкилометра — и больше ничего. Ох, как тогда всё проверялось… Одна моя соседка — партийная, между прочим, учительница истории, рыльце у нее очень сильно было в коммунистическом пушку! — бегала все время из своей комнаты на помойку соседнего двора с охапками красных томов Ленина… Царила дикая шпиономания. Население с упоением ловило милиционеров, потому что кто-то пустил удачный слух, будто немецкие парашютисты-диверсанты переодеты в форму милиционеров. Люди, конечно, не всегда были уверены в том, что милиционер, которого они поймали, немецкий парашютист, но не без удовольствия наминали ему бока. Все-таки какое-то публичное выражение гражданских чувств! Ненавидели советских, ненавидели — и было за что! Однажды, незадолго до взятия Мезенска, немцы сбросили листовки с предупреждением, что будут бомбить привокзальный район. Несмотря на все кары, которыми советские власти грозили за прочтение листовок, они были все же прочитаны. Некоторые хотели уйти из этих домов. Но район был оцеплен милицией, и не только никто не смел выселиться, но даже и за хлебом не пускали.

— Ну, это, конечно, провокация была, — пожала плечами Лиза. — Чтобы панику посеять. Ничего не бомбили, верно?

— Бомбили, и зверски. Причем, как обещали, только привокзальный район и вдоль железной дороги. Ох, сколько людей погибло… А ведь этих жертв можно было избежать.

Теперь молчала Лиза. А вот их никто не предупреждал, никакие добренькие фашисты… Их просто разбомбили. А потом расстреляли из пулеметов. Весь эшелон.

Нет, не надо вспоминать, от этих воспоминаний жить не хочется!

— Но знаете что? — сказала вдруг фрау Эмма. — Я тоже ждала потомков Шиллера и Гёте. А дождалась… — Она передернула плечами. — Одно могу сказать: раньше я жалела о том, что наполовину немка, а теперь рада, что наполовину русская.

Лиза недоверчиво смотрела на этот надменный профиль со стиснутыми губами.

Провокация, конечно. Точно провокация… А может, и нет. Ладно, не ее это дело, расследовать душевные бездны немецкой «овчарки» фрау Эммы Хольт! Лизу вдруг стукнуло неожиданной догадкой. Если Эмма хорошо знакома с отцом Игнатием, она наверняка знает, что его дочь и внучки живут в Горьком. Как же, интересно, старик объяснил ей Лизочкино появление в Мезенске? Как-то объяснил, но как, Лиза об этом не знает. А отец Игнатий забыл ей сказать. Что, если в городской управе спросят?! Ну какая, какая причина могла ее сюда привести?!

— Я думаю, — раздался в это мгновение холодный голос фрау Эммы, — у вас тоже не осталось тех иллюзий, с которыми вы дезертировали из Красной армии и добрались до Мезенска. Я вас понимаю. Все же я наполовину русская, и меня тоже не могут не оскорблять и зверства, и жестокость, и глупость наших так называемых освободителей. Ну, предположим, с евреями пусть делают что хотят…

— Как что хотят? — ужаснулась Лиза. — Вы одобряете гетто, желтые звезды и все такое?!

«Молчи, идиотка! — тут же одернула она себя. — Молчи, ради бога!»

— Вы принадлежите к жалельщикам евреев, так, что ли? — фыркнула фрау Эмма. — А до войны, конечно, страшно жалели бедных негров в Америке? Интересно, а жалели вы своего русского раскулаченного мужика, которого на ваших глазах вымаривали, как таракана? Или вы, как все русские, способны жалеть только чужих, ну а своих — своих бей, чтоб чужие боялись? Не замечаете, конечно, что именно русских целенаправленно уничтожали большевики — уничтожают и гитлеровцы. Мы-то живем сейчас недурно, что я, что ваш дед, куда лучше, чем раньше, а вот остальным наша прежняя подсоветская нищета кажется непостижимым богатством. У людей нет ниток, пуговиц, иголок, спичек, веников и многого, что прежде не замечалось. Особенно тягостно отсутствие мыла и табака. От освещения коптилками, бумажками и прочими видами оккупационной электрификации вся одежда, мебель и одеяла во многих домах покрыты слоем копоти… Ладно, так я о чем? Ах да! Об этих пресловутых потомках Шиллера и Гёте! Немцы цивилизованны, но не культурны. Русские дики, невоспитанны и прочее, но искра Духа Божия, конечно же, в нашем народе гораздо ярче горит, чем у европейцев. Разумеется, и среди немцев есть люди, но все же шантрапы больше. Война, фронт и прочее, но от освободителей России хотелось бы чего-то другого. Между прочим, есть вещи, творимые этими самыми потомками, которых русское население им никак не прощает, особенно мужики. Например, немцам ничего не стоит во время еды, сидя за столом, испортить воздух. Громко, без стеснения. Об этом рассказывал со страшным возмущением один крестьянин, у которого покупаю молоко. Он просто слов не находил, чтобы выразить свое презрение и негодование. Русский мужик привык к тому, что еда — акт почти ритуальный. За столом должно быть полное благообразие. В старых крестьянских семьях даже смеяться считается грехом. А тут такое безобразное поведение. И еще то, что немцы не стесняются отправлять свои естественные надобности при женщинах, вообще прилюдно, — вы сами только что видели. Как ни изуродованы русские люди советской властью, они пронесли сквозь все страстную тягу к благообразию. И то, что немцы столь гнусно ведут себя, причиняет русскому народу еще одну жестокую травму. Он не может поверить, что народ-безобразник может быть народом-освободителем. Знаете, какую частушку про них поют? «Распрекрасная Европа, морды нету, одна жопа!»