История русской рок-музыки в эпоху потрясений и перемен - Джоанна Стингрей

сидел за роялем на двух поставленных под прямым углом друг к другу стульях, с прижатым к груди саксофоном. Кроме него, в концерте принимали участие знаменитая цыганская певица Валентина Пономарева[38] и саксофонист Владимир Чекасин[39].

Он играл, полностью погруженный в музыку, колотя не только по клавишам, но и по установленному рядом барабану, а иногда отшвыривая этот барабан ударом ноги в дальний угол сцены. Его завораживающие пассажи заполняли все пространство. Забитый до отказа зал слушал в благоговении, и власти оставляли его в покое. Что-то было в Ленинграде, более расслабленном и свободном, чем Москва, что позволяло ему процветать в этом городе, несмотря на последовательное исключение за нонконформизм и хронические прогулы во всех музыкальных учебных заведениях, в которых он учился[40].

«Я очень высокого мнения о своих способностях», – сказал он мне однажды в интервью. Сергей знал, что он лучше многих других, но все равно относился ко всем нам с любовью.

Для меня он всегда был родной душой, особенно когда мы сидели тесно прижавшись друг к другу, как лучшие друзья. Для других он был «Капитан», но я всегда называла его «Папа» – за уверенность, эрудицию и авторитет и за то покровительство, которое он оказывал мне в моих поисках. Он был лидером не только своей безумной «Поп-Механики», но и нас всех: невероятной силы личность и острый взгляд пробуждали во всех вокруг неутолимый голод все новой и новой музыки, музыки, музыки.

«Джо», – как всегда, начал он как-то со своей неизменной улыбкой и таким же неизменным рыком. Оказалось, что рык означает приглашение мне в следующий приезд принять участие в «Поп-Механике». Я несколько раз выходила с ними на сцену, колотя по барабанам, подвывая бэк-вокал и прыгая, как сумасшедшая, в высоких военных сапогах и с ярко-красной губной помадой на лице. Находиться на одной сцене с ним было кайфом, не сравнимым ни с каким наркотиком. Это было как получить входной билет в самый разнузданный и крутой клуб на свете. В какой-то момент он вдруг поворачивается ко мне и говорит: «Спой-ка Turn Away». Это была одна из тех песен, что мы написали вместе. То, что получилось, с записанной мною студийной версией ничего общего не имело: он сильно замедлил темп и превратил песню в мощную, энергичную композицию, пронзительное слияние джаза, классики и рока. Я пела ее раза три-четыре на концертах «Поп-Механики», главным образом в рок-клубе и в последний раз в 1988 году в гигантском СКК[41]. В глаза мне били разноцветные прожекторы, Сергей носился вокруг, как взмывший в небо воздушный шар, меня просто трясло от возбуждения. Ничего подобного я никогда в жизни не испытывала.

Дома я всегда ужасно боялась матери – ледяной красавицы, обладавшей при этом горячим нравом, способным в любой момент взорваться от проделок трех строптивых дочерей. В результате большую часть жизни я старалась не высовываться и вести себя по мере возможности послушно в надежде, что именно я стану объектом материнской щедрости и привязанности, пока на старшую сестру обрушиваются крики и проклятия, а Джуди тихо плачет под столом. Сергей пробудил во мне вкус к никогда прежде не испытанной и ничем не сдерживаемой свободе, и я наслаждалась тем безумством, которое он, как лесной пожар, распространял на весь андеграунд. Раз попав в этот круговорот, ты чувствовал, что не можешь и не хочешь из него выбраться, и я сломя голову ринулась в это неизведанное и ничем не скованное пространство, в которое нас зазывал Сергей с одной целью – показать, насколько большими и свободными мы можем в нем оказаться.

Одним из моих любимых представлений «Поп-Механики» в рок-клубе стало не то, в котором я пела, а то, в котором Сергей в полный рост продемонстрировал искусство художественного перформанса. Музыканты всех разнообразнейших стилей и видов музыки, художники, модели, мимы носились по сцене вместе с обделавшейся от страха лошадью и козлом, в обнимку с которым выплясывал свой безумный танец Африка, – в мини-юбке, с розовыми волосами и длинными серьгами. Сияние от него освещало весь зал. Сергей каким-то образом умудрялся руководить всем этим хаосом и превратить сборище резвящихся юродивых в цельную картину, сам при этом непринужденно разгуливая по сцене и чем дальше, тем более откровенно забавляясь происходящим. Происходящее было весьма характерным – Сергей и Африка беспрестанно испытывали систему на прочность, выявляли экспериментальным методом, как далеко они могут зайти в своих безумствах.

Сразу после того концерта Африку арестовали. Сам внешний вид его – переливающийся всеми цветами радуги дрэг-квин – был бесстыдной пощечиной зажатым и бесцветным облику, одеянию, взглядам и морали гэбистов. Ему сказали, что его наряд позорит Советский Союз, но Африка был такой, какой он был: молодой, полный энергии и творческой дерзости, беззаветно преданный тому, что он делает, и совершенно не готовый ни извиняться за свои проделки, ни тем более отказываться от них в будущем. В группе «Новые художники» он был своего рода темным гением. Я соглашалась, когда слышала разговоры о сходстве его метода с провокационным гением его старшего американского современника и ментора Энди Уорхола. Работы Африки были насыщены советской символикой, призванной привлечь внимание и спровоцировать споры.

К арсеналу постоянно привозимых из Америки музыкальных подарков добавился теперь и арсенал подарков художественных: одежда, аксессуары, краски, холсты. В качестве благодарности художники дарили мне свои работы, которые я правдами и неправдами вывозила из страны.

«Это детские рисунки и картинки», – ничтоже сумняшеся говорила я таможенникам, с брезгливой гримасой рассматривавшим похожие на граффити работы моих новых друзей.

Они и вправду были почти детскими: яркие, красочные, брызжущие фантазией. Как неофициальные художники, «Новые» не имели доступа к настоящим качественным материалам и пользовались самыми примитивными подручными средствами: пластиковыми занавесками для ванн, шторами, кусками дерева и разноцветными футболками. Юфа[42], странный режиссер киноандеграунда с вечной улыбкой и пронзительным взглядом, своей допотопной восьмимиллиметровой кинокамерой снимал зловещие и в то же время невероятно смешные немые короткометражки, в которых покрытые с ног до головы грязью, кровью и шрамами «актеры» носились, как дикие звери, по заснеженным ленинградским окрестностям. Тимур Новиков, Евгений Козлов, Иван Сотников, Кирилл Хазанович, Густав Гурьянов, Африка, Олег Котельников, Андрей Крисанов и другие их друзья-художники творили то, что им подсказывала душа. Набор всевозможных самых неожиданных художественных материалов, которыми они пользовались, был так же неограничен, как их инстинкты. А потом они анализировали работы друг друга. Тимур Новиков и Иван Сотников придумали и сконструировали «утюгон» – то самое странное сооружение, что я видела на концерте Сергея в подвале, куда нас в самый