Возможны варианты - Ирина Мясникова

Кроме того, Давыдова считала, что там, на небе, Гарику поручили такое ответственное дело, как руководство питерской погодой. Погода всегда соответствовала настроению Давыдовой. Если ей было тоскливо и хотелось плакать, то шел дождь, если настроение ее было прекрасным, то на улице светило солнце.

Когда с момента смерти Гарика прошло около трех лет, на Давыдову вдруг снизошло удивительное умиротворение, и Гарик устроил ей просто фантастическое, невиданное в Питере, длиннющее бабье лето. Даже в конце октября было около пятнадцати градусов тепла при полном безветрии. Муж Светки Михайловой улетел в какую-то важную командировку, и она позвала Давыдову прокатиться вечерком к заливу, поужинать в каком-нибудь из прибрежных кафе и полюбоваться суровыми северными красотами, пользуясь невиданным теплом. После ужина они устроились на открытой террасе прибрежного ресторана и пили кофе, любуясь лунной дорожкой на воде. Летом в Питере, как известно, белые ночи, поэтому никаких лунных дорожек на заливе просто быть не может. В обычном же октябре, когда северная природа вовсю готовится к ночам черным и луна на небе появляется очень рано, увидеть лунную дорожку также невозможно. Эта роскошь для питерских жителей просто непозволительна, потому что в обычном октябре летние террасы уже все закрыты, льет всегдашний питерский дождь, бушует ветер и никто даже не догадывается, что в этой непроглядной хмари может быть такая же лунная дорожка, как и на теплых южных морях.

Светка взахлеб рассказывала, как хорошо живет со своим новым супругом, как ей повезло, и уговаривала Давыдову по ее примеру заглянуть в Интернет, чтобы подыскать себе подходящую пару. Давыдова усмехалась и думала, что после смерти Гарика на ее личной жизни можно поставить жирный крест. Конечно, одной ей было плохо, но рассчитывать на появление принца мечты уже не приходилось. Еще бы! Ведь он уже был в ее жизни. Самый, что ни на есть, настоящий, лучше которого не может быть никого.

– Макаронина! Кончай придуриваться! В сорок лет жизнь только начинается. Это я тебе совершенно ответственно заявляю, а нам с тобой еще и сорока нет! – Светка скинула на свободный стул свой роскошный палантин, связанный из щипаной норки, и осталась в одном костюме. Ее лучистые хитрющие глаза сверкали за стеклами очков. Светка была очень хорошенькая и выглядела гораздо моложе своих лет. Давыдова считала, что это объясняется Светкиным ростом. Мол, маленькая собачка до старости щенок.

– Свет, оставь свои непотребства при себе. Я примерная вдова. Мне не положено по Интернетам шляться.

– Обратно дура! Одна моя сотрудница, которая тоже в свое время похоронила мужа, мне рассказывала, что траур не человек сам на себя цепляет. Траур обусловлен какими-то законами сверху! – Светка потыкала указательным пальцем с длиннющим красным ногтем куда-то в сторону темного неба. – И заканчивается этот траур где-то в районе двух или трех лет с момента печального события. Эта дамочка тоже была примерная вдова, вроде тебя, сидела сиднем, страдала своими горькими страданиями и ни с кем даже и не думала знакомиться, а через два года после смерти мужа потеряла сережку. Знаешь примету народную?

– Нет. – Давыдовой стало интересно. Она вообще в последнее время очень полюбила рассказы про разные народные приметы и сверхъестественные события.

– Если дамочка теряет сережку, которую ей подарил ухажер, то это означает, что она через некоторое время с ним расстанется. Имеется в виду, не физически, а морально. Ну и физически тоже! Мол, он не будет уже ей так интересен.

– И что сотрудница твоя? Потеряла сережку, поняла, что свободна, и кинулась во все тяжкие?

– Ни фига подобного! Она ревмя заревела и застрадала пуще прежнего. Говорила, что ничего-то уже ей от ее любимого не осталось. А на следующий день пошла в музей. Она дамочка интеллигентная, воспитанная. Если что, то сразу в музей идет. Ты же знаешь, наши дамочки питерские одинокие, кто в музей, кто на выставку, кто в филармонию, а кто в театр ходят. Плохо человеку, и он сразу – хоп! Приобщается к чему-нибудь великому и прекрасному. Глядишь, сразу и полегчает. – Михайлова затянулась сигаретой и поглядела на Давыдову со знанием дела.

– Это точно. Я вот, когда мне плохо, люблю по Большому проспекту Петроградской стороны гулять. На дома смотреть, там красиво, как в Стокгольме. Или даже лучше! И магазины красивые, – согласилась с подругой Давыдова.

– Ясное дело! Все люди как люди – в филармонию, а Макаронина в магазин приобщаться к прекрасному бежит!

– Ничего плохого в этом нет. Были б деньги. В магазине любой стресс моментально на нет сойдет. Купишь себе сумочку, ну, или туфли модные, и плевать тебе после этого на все проблемы с высокой колокольни! Во всяком случае, часа на три-четыре о неприятностях забудешь. Факт!

– Ага! А у этой дамочки, сотрудницы моей, с деньгами не все так распрекрасно, как у Надьки Давыдовой, поэтому она все по музеям норовит. Намного дешевле там стресс снимается. И уж если ей совсем невмоготу, то идет она непременно в Русский музей в зал Карла Ивановича Брюллова. Садится там и, глядишь, через некоторое время улыбаться начинает.

– Я ее понимаю. Сама, когда на автопортрет Брюллова смотрю, непременно улыбаться начинаю. Мне кажется, он за мной наблюдает и как бы говорит «Ну, ну, Надежда Давыдова, чего ты еще отчебучить собралась?». И тут я ему все как на духу и рассказываю.

Светка подскочила, потрогала Надин лоб и по-матерински приложилась к нему губами, как бы проверяя наличие температуры.

– Слушай, Макаронина! – продолжила она, усаживаясь на свое место. – Ты не бредишь? Может, ты, часом, Карла Ивановича с кем-то другим перепутала? Обычно как на духу люди в церкви все рассказывают. Деве Марии, например.

– Деве Марии я тоже все как на духу рассказываю, – обиделась на подругу Давыдова. – Но, должна тебе сказать, художники тоже ребята не простые, а особые.

– Это как? – И без того большие глаза Светки Михайловой округлились, и она, подперев голову рукой, приготовилась внимать Давыдовой.

– Смотри. Всем известно, что художник видит окружающее пространство немного не так, как все другие люди. Про это нам в детстве все уши прожужжали – «особый взгляд художника», «что он этим хотел сказать» и всякая остальная байда из учебников. Так вот, художник видит невозможную красоту, которую ты не замечаешь. Ну, стоит цветок в вазе, или там солнце восходит. Думаешь, делов-то. А художник эту невозможную красоту запечатлевает в своих бессмертных полотнах. И не просто красоту, а красоту в квадрате. В смысле, слегка действительность нашу приукрашивает. Ну, чтобы все посмотрели и непременно обалдели. Все смотрят и радуются. Действительность тоже смотрит сама на себя и удивляется. Мол, приврал парень, тут на самом деле на столешнице заусеница, вода вовсе не такая прозрачная и так далее. Смотрит, смотрит, но ей-то тоже эта новая красивая действительность больше нравится, чем старая с заусеницей. Поэтому действительность сама не замечает, как начинает к изображенной художником красоте подтягиваться. Мир становится лучше. Так что художник – это своего рода тоже творец, создатель прекрасного мира.