Записки мертвеца - Георгий Апальков

потащил за собой. Лёха застонал, и его вырвало на собственную грудь. Рюкзак слетел с его плеч и теперь лежал на земле. Я потянулся за ним, но полицейский оборвал меня, сказав:

— Бросай! Быстро, туда!

Он указал в ту сторону, откуда мы пришли, и куда ещё могли выйти до того, как туда прибудут мертвецы. Я повиновался, оставил рюкзак и, держа в руке теперь один только молоток, побежал за ним. В Лёхином рюкзаке осталась та самая злосчастная бутылка колы и пачка ментоса, от которых теперь не было никакого толку, потому что весь наш план летел в тартарары.

Мы выбежали на дорогу. Тоха и Лёха волочились следом. Со стороны перекрёстка — частью в сторону многоэтажки, а частью прямиком к нам, — надвигалась толпа.

— Быстрее! Назад, ко входу! — кричал полицейский Тохе и Лёхе, которые торопились как могли.

Как только они пересекли проезжую часть и вышли на финишную прямую к стенам торгового центра, полицейский озвучил свой план Б:

— Щас я стреляю, и мы — быстро дальше по дороге. Потом я стреляю ещё раз, даю тебе пистолет, и ты дворами, через роддом, назад. Я ору чё-нибудь и веду их за собой, сколько смогу, понял? Назад пойдёшь сам.

— Понял, — ответил я. Рассуждать было некогда. Лучше плана у меня не было, да даже если б и был, некогда было его проговаривать. Удивительно, как полицейский всё ещё сохранил способность что-то там соображать.

Снова раздался выстрел. В ушах снова запищало. На этот раз вся толпа двигалась уже прямиком к нам. Мы бросились бежать мимо остановок, мимо оставленных на обочине машин, мимо аллеи из обрубленных тополей — мимо всего того, что вокруг себя мы не замечали. Были только наши ноги, дорога и смерть, несущаяся по пятам.

На следующем перекрёстке мы обернулись и увидели, что нам удалось лишь совсем немного оторваться от преследователей. Тогда полицейский выстрелил в последний раз и отдал пистолет мне.

— За домами иди, там пустырь. Возле роддома чуть правее возьми, потом — к Радуге. И быстро, быстро, понял?! Всё, пошёл!

И я рванул прочь, оставив за спиной полицейского, кричавшего что-то нечленораздельное так, словно он хотел, чтобы его услышали и на небесах, и под землёй.

Проносясь мимо роддома, я поймал себя на мысли, что именно в этом месте я восемнадцать лет назад появился на свет, и что меньше всего мне хочется здесь же и умереть. Благо, ничто не предвещало этого: вокруг не было теперь уже никого.

Оказавшись у служебного входа, я наплевал на всякую осторожность и стал ломиться в него, стуча что было сил и вопя, чтобы те, кто был внутри, отворили эту злосчастную железную дверь. Внутрь меня впустили быстро, но и за эти ничтожные несколько секунд ожидания я успел отчаяться и решить, будто я уже никогда не окажусь там, в безопасности. Я ввалился в помещение, вход за мной снова закрыли, и прошло ещё долгих полдня прежде, чем я окончательно переварил произошедшее.

Лёхе оказали посильную медицинскую помощь. И хотя диагностировать разрыв внутренних органов или его отсутствие было попросту невозможно, и шанс того, что его травма в конечном итоге окажется смертельной, сводился к соотношению «пятьдесят на пятьдесят», это всё-таки было лучше, чем однозначная обречённость. Те, кто присматривал за ним, сказали, что, если завтра станет хуже, значит — плохо дело. Если нет, то всё будет в порядке. И Лёху это вполне устраивало.

Что до Тохи, то он весь оставшийся день ни с кем не разговаривал и провёл его вдали от всех. Как и я. До самого наступления темноты я обмолвился парой слов только с Юрой: сказал ему, что его копья пришлись кстати, что их больше нет, и что, если надо, я сделаю новые. Не помню, что он на это ответил.

Закат я встретил на крыше. Я смотрел вокруг и снова видел чистую, свободную от мертвецов окрестность. Несмотря на отвращение ко всему пережитому, я был горд, что приложил к этому руку. Вглядываясь вдаль в сторону роддома и пустыря за ним, я всё ждал, что вот-вот где-то там, на горизонте, в тени чуть слышно шелестящих деревьев увижу человека в тёмно-синей форменной одежде, возвращающегося назад. Но, увы — утром семнадцатого дня, на том далёком перекрёстке, я видел полицейского в последний раз.

На небе уже давно появились звёзды. Эти строки я пишу на подоконнике, в свете половины убывающей Луны, сияющей сегодня особенно ярко. Тяжеловато было описывать наш поход за пределы Радуги, но не столько из-за тусклого освещения, сколько от невозможности теперь вспомнить всё в мельчайших подробностях. Может, что-то я и приврал, что-то — додумал, но конечный итог оказался ровно таким, каким я его обозначил. Тогда мы избавились от мертвецов, окруживших торговый центр по нелепому стечению обстоятельств, и, несмотря на пропавшего без вести полицейского, были рады тому, что теперь опасность миновала, и худшее уже позади. Так нам казалось, и это нормально: справившись с препятствием, которое прежде виделось непреодолимым, мы склонны думать, будто бы дальше нас ожидает пожизненная награда в виде беззаботного существования отныне и впредь. Но, глядь — стоит только отдышаться, стоит только насладиться сполна результатом своих титанических усилий, и вот уже на горизонте маячит новая вершина: настолько огромная и мрачная, что весь прежний путь представляется теперь только лёгкой разминкой перед чем-то действительно важным. И руки опускаются, и на душе вдруг становится пусто, и кажется, будто всё — впустую.

Завтра, как проснусь, продолжу писать. Еды и воды хватит ещё на несколько дней, так что время у меня ещё есть. Думаю, завтра я успею по крайней мере закончить рассказ о последних днях в Радуге и о том, как я снова оказался здесь, в своей квартире. Один.

Запись 5

Двадцать восьмое августа. Тридцать первый день с начала вымирания.

Утро. Проснулся, выпил кофе и перекусил — всё как всегда. Без лишних предисловий перейду сразу к рассказу о восемнадцатом дне.

День 18

Пистолет остался со мной. О нём никто и не вспомнил: должно быть, все, кому это могло быть интересно, решили, будто полицейский забрал его с собой в путешествие, из которого так и не вернулся. Жизнь в Радуге стала потихоньку входить в прежнее русло. Разоружать людей никто не стал: в отсутствие полицейского тут попросту не было достаточно авторитетного человека — лидера — который мог бы это сделать. Да и незачем было: в коллективе, где все