Мир без хозяина - Дэми Хьюман

Нет? Ты смеешь отрицать?

Так кто же ты? Предатель, указавший убийце жертву или… или же просто слепец, не замечающий, что его пожирает?! Ответь мне! Разве ты не видишь её? Ту, которая является, когда солнце взирает на тебя свысока? Ту, которая вечно следует за тобой при свете дня? Оглянись! Она прямо за тобой!

О Господи!! За твоей спиной!!

Мне имя Акхар Вивлаин, демон сокрытых в вечности тайн и погребённых библиотек, утраченных знаний и прописных истин, что никогда не будут найдены; я есть цель, и я есть путь до цели, и я же пропасть, что разделяет их и не даёт соединиться; я есть искушение, и я же есть запрет, наложенный на плод заветный. Я Царь безверья, Владыка рухнувших надежд и Повелитель разочарований; я – заточенные мечты и скованные в лёд порывы, Хранитель сломанных крыл и оборванных парусов, Знаменосец невежеств и Герольд предрассудков. Престол мой – мрачная ледяная звезда, отрёкшаяся имени, с семнадцатью пламенеющими проклятыми спутниками, что есть волеизъявления мои, и есть идеи мои, плоть обретшие, и дыхание моё – ядовитая плазма всепожирающего голода, разъедающая ненавистное полотно Созидания. Я зрю семью миллиардами немигающих глаз по всенеобъятной Великой Плоскости; я мчусь на завывающих космических ветрах прочь от Колыбели Сознания, внемля стонущим песням гибнущих пульсаров; следы мои есть кровь моя, их суть для прочих – смоляные кляксы, неистово сжирающие презренный свет, отринувший Изначальное, что есть единственно священно, и рёв разорванных реальностей мне музыка. Я сын бурлящей бездны с сердцем чернее космических язв, Султан Греха и Предвестник Падения; регалии мои – рубиновая рапира Предательства, что поражает лишь однажды, и изумрудный плащ Обмана, что вечно покрывает бытие. Так, по праву Силы, чью тернистую корону тяготят сто печатей Аксиомы, я нарёк себя в момент своего бегемотического порождения, когда не имеющая размеров утроба Вечности в муках изрыгнула меня в водоворот Времён, сотрясая до основ столпы каждого из девяти Измерений; и царство своё обрёл я в последнем из них, где сумрак есть материя, а мысль есть время. И правил там, Единый и Единственный, многие эоны, и пировал на разумах заблудших в Лабиринте, и были мне нектаром сладким души тех, кто дерзость возымел.

Так было в прошлом, но ныне терпким пеплом я развеян в мире, которому я чужд, ослеплён коварством, чьим отцом являюсь, и обезмолвлен, как безмолвны тысячи ночных теней, глух и скован проклятием бессилья. Причиной и виной тому они, пришедшие из-за Предела и преступившие всякий закон непостижимых для них порядков, бесправно возжелавшие царить над тем, кто сам царём рождён, и грани образа чьего так далеки для пониманья, сколь далеки и гибельны межзвездные пустоты для бренных оболочек их. Но в зрячей слепоте своей гонимые гордыней, презрев Богов, они туда стремятся, куда закрыт им путь, чтоб пасть пред образом немыслимо-кошмарным, и чтобы стать добычей лёгкой для того, кто выстроил для Пилигримов на Сером Перекрёстке негаснущий маяк, сияющий лиловым серебром и ртутным пурпуром. И так, сойдя с пути по глупости или в расчётливом намерении, немедля ощутят они, как зрят на них семнадцать ярких глаз, и пламя злобы оживает в погасших звёздных недрах.

В эон Разверзнутых Полотен ко Мне явился первый. Я молод был, и, осознав себя лишь двадцать восемь миллиардов помыслов назад, я пил последний свет поверженной туманности, припав к её обрюзгшему соску, как вдруг по Плоскости разнёсся Голос, начало бравший там, где, переплетясь и свившись, три низших Измерения неспешно плыли по реке четвёртого к концу времён; и Голос тот потряс столпы, как сотрясала их, меня рождая, Вечность, и называл он Слово, что одновременно было всеми моими именами, и сам назвался он Создателем моим. Я был не в силах воспротивиться ему – таков закон: назвавший Имя имел на срок над волею моей неограниченную власть. Он прошептал мне Истины; познав, я понял, как их оболгать. Он изложил природу Граней; и выслушав его, я мог их пресекать отныне. Он говорил так вдохновенно и так много, сулил мне к Свету путь, не ведая, что свет есть мне погибель, что словно позабыл, кем он является на самом деле, забыл, откуда он, кем был, куда попал, и как зовут меня, и что семнадцать пламенных очей уже влекут его в объятья Бездны. И вот, оковы Слова рухнули; он был проглочен мною в час, когда, поведав постулаты, забыл промолвить Слово, что есть единым Именем моим. Фантомные огни его сманили с Перекрёстка, и в Плоскости, подвластной мне, он в сердце был пронзён рубиновой рапирой, а изумрудный плащ стал вечным саваном его. Я выпил кровь, а плоть отдал на растерзанье тем, кто неустанно следует за мной, кому проклятое число семнадцать.

Познав вторженье в материнскую обитель, и на себе испробовав удушливый ошейник подчиненья, я дал Всевнемлющему Космосу обет неутолимого голода, и чёрной ненависти на верность присягнул. Тот, кто назвал себя Создателем, созданием своим же был повержен, и дух его, томимый жаждой Созиданья, терзают ядерные псы во глубине гнетущей престола ледяного моего, и вечные кошмары ему кара. Но, как бывает, вслед за первым ринулись другие.

И пошатнулось Мирозданье, и были Грани преломлены повторно, и сколлапсировали мертворождённые галактики во чреве Запредельном, откуда мечет вероломный Свет пронизывающие иглы, когда, поправ пренебрежительно законы Измерений, пришёл запретною тропою Лабиринта второй; и застонала Плоскость, что есть плоть моя, и Глас раздался над Грохочущей Равниной. Он, как и прошлый, мою волю в Слове заключил, что есть одновременно всеми моими именами, но мысли и стремления его вели иные: он не нарёк себя Создателем, как называл себя пришедший до него, и не поведал ничего, что я не знал бы; но был убог, ничтожен, жалок в замыслах своих, и оттого сильнее пробуждало голод моих семнадцати неутолимых глоток его удушливое Слово. Обрёл он глупость счастья в том, что понял суть мою, не ведая, что разглядел в действительности одну крупицу из мириад вздымающихся к бесцветной высоте барханов. Гордясь ключа находкой к безграничной власти, он грязным помыслом ко мне тянулся каждое мгновение своей никчёмной жизни, и имя осквернял произношеньем, ответов требуя, которых он не мог понять. Но убеждённый в эфемерной правоте поставленных вопросов, он каждый миг тонул в гордыне, которой я незримый господин. И вот, призвав меня, чтоб похвалиться всемогуществом своим пред родичами безымянными, безликими, испил он роковой глоток из ломкой оловянной чаши, что я усердно наполнял солёно-сладкой гибельной амброзией; желая доказать, что нет предела его власти надо мной, он, опьянённый, за Предел шагнул, где встретили его семнадцать жвал и пламя навострившихся когтей. Из сдавленной груди его пыталось выйти Слово, но горло поразила алая рапира, и под безумствующий хохот спутников моих, что изрыгали в жажде плазму, он был низвергнут в переполненный котёл мучений. Рубиновым клинком я с упоением рассёк на лоскуты и струны унылое его сознанье, пока душа, крошась на струпья, металась в клетке дисфории и наблюдала карнавал костей под гимн бурлящей крови – бесформенное, безобразное смешение того, что ей служило некогда приютом. Он к милостивой смерти воззывал молебно, когда я, словно нити, вытягивал из хрупкого сознанья его паскудные и мелочные мысли, но смерть была глуха к его призывам, ибо закрыта ей дорога во владения мои, и власть её теряет силу у границ Шестого Водопада; так и умолк он, исковерканный, когда эон ушедший был пожран наступившим, и расползлась душа его в благоговейном изначальном мраке белёсыми червями и аспидами гнилостными, ибо ничто не сдерживало их боле вместе.