Песочный человек и другие ночные этюды - Эрнст Теодор Амадей Гофман

- Марианна! Марианна!

На этот зов появилась старая угрюмая женщина, судя по связке ключей на поясе, - ключница.

Баронесса тотчас же принялась обсуждать с ней и со своим супругом, что можно приготовить на ужин хорошего и вкусного, но оказалось, что все вкусное, например, дичь и подобные вещи, были уже съедены, и снова приготовить их можно было только утром. Усталый, перемогая свое недовольство, Альберт стал уверять, что он принужден будет ночью же уехать, если из-за него нарушат порядок дома. Немного холодного кушания, какого-нибудь бутерброда совершенно ему достаточно. На это баронесса возразила, что совершенно невозможно допустить, чтобы подполковник после быстрой езды в такую холодную, сырую погоду не подкрепил сил чем-нибудь горячим. После долгих совещаний с Марианной было решено приступить к приготовлению глинтвейна.

Марианна ушла, хлопая дверьми; но в ту самую минуту, когда хотели сесть за стол, баронессу вызвала какая-то расстроенная служанка. Альберт расслышал, как за дверью баронессе подробно доложили об ужасном опустошении, произведенном Павлом Талькебартом. За докладом следовал весьма значительный список убитых, раненых и пропавших без вести. Барон выбежал вслед за баронессой, и пока та бранилась и распекала всех на дворе, барон выражал пожелания отправить Павла Талькебарта туда, где растет перец, а прислуга вопила самым жалостным образом, Альберт рассказал вкратце своему другу, что наделал на дворе Павел Талькебарт.

- Что за штуки выделывает старый проказник! - вскричал Виктор недовольным тоном. - И при всем этом старый повеса от чистого сердца воображает, что его поведение безукоризненно.

Через минуту, однако, на дворе стало спокойнее. Птичница сделала радостное открытие, что петух Гукклик только очень испугался, но что он не потерпел никакого вреда и в настоящее время кушает с большим аппетитом.

Барон тотчас вернулся с просветлевшим лицом: он был очень доволен, что петух Гукклик уцелел от дикого, ни в грош не ставящего жизнь, Павла Талькебарта и снова может вступить в обязанность плодить на пользу сельского хозяйства куриное племя. Петух Гукклик, оказавшийся, по счастью, только испуганным, но не пострадавшим, был старый всеми любимый домашний петух, уже много лет считавшийся гордостью и украшением всего птичьего двора.

Вскоре вернулась и баронесса, пока только для того, чтобы вооружиться связкой ключей, взятых ею с полки на стене. Затем она быстро вышла из комнаты, и Альберт услышал, как обе, и хозяйка и ключница, сновали по лестницам, при этом громко зовя прислугу, а из кухни послышалась веселая музыка ступок и терок. "Боже праведный, - подумал Альберт, - если бы сам генерал с главной квартирой переселился сюда, то и тогда они не произвели бы больше шума, чем моя несчастная чашка глинтвейна".

Барон перешедший от птицеводства к охоте, принялся за путаный рассказ об одном прекрасном олене, которого он видел, но не убил; он еще не окончил этого рассказа, как в залу снова вошла баронесса, а за ней не кто иной, как сам Павел Талькебарт, несший изящный фарфоровый прибор с глинтвейном.

- Поставь все это здесь, мой добрый Павел, - сказала ему очень дружески баронесса, на что Павел Талькебарт ответил невыразимо сладким: "А фу зерпир, мадаме*". Тени избиенных на дворе, очевидно, были умиротворены, и все было прощено.

______________

* К вашим услугам, мадам! (искаж. франц.)

Теперь все, успокоенные, сели вместе. Баронесса, налив друзьям глинтвейна, принялась вязать чудовищной величины шерстяной чулок, а барон продолжал рассказ о случае с оленем на охоте. Во время рассказа он потянулся было за ложкой, чтобы и себе налить чашку глинтвейна. "Эрнст", - крикнула строгим голосом баронесса. Он тотчас оставил свое поползновение и проскользнул к полкам, где незаметно выпил рюмку водки. Альберт воспользовался этой минутой, чтобы прекратить, наконец, скучное повествование барона и настоятельно просил своего друга рассказать, как он жил и что делал последнее время. Виктор возразил, что еще будет время рассказать в двух словах, что с ним случилось за то время, как они были в разлуке, но что он с нетерпением ждет от Альберта рассказа о примечательных событиях последнего времени. Баронесса заметила, смеясь, что она не может представить рассказов интереснее повествований о войне, убийствах и смертельных схватках. Барон, снова присоединившийся к обществу, заявил, что он охотно послушал бы рассказы о действительно кровавых битвах, потому что, слушая их, он может вспоминать об охоте. Он намеревался снова приняться за историю о незастреленном олене. Но Альберт перебил его, уверяя со смехом, прикрывавшим недовольство, что, хотя он тоже вдоволь поохотился на своем веку, но не находит удобным более тревожить разговорами тени оленей, ланей, зайцев и других животных, кровь которых им пролита.

Глинтвейн, прекрасно приготовленный из хорошего вина, согрел Альберта, и физическое тепло благодетельно подействовало на его настроение. Чувство неловкости, испытываемое им в чужой обстановке, исчезло окончательно. Альберт развернул перед глазами Виктора полную картину страшного сражения, навсегда уничтожившего все надежды возмечтавшего о себе покорителя мира. С воодушевлением описывал Альберт несокрушимое львиное мужество батальонов, штурмовавших деревню Планшенуа, и закончил свой рассказ словами:

- О Виктор, Виктор! Зачем тебя не было там? Зачем не сражался ты рядом со мной!

Виктор сидел, прислонившись к стулу баронессы, и когда с ее колен скатился громадный клубок шерсти, он его поймал и играл им таким образом, что прилежная вязальщица должна была тянуть нитку между пальцев Виктора и поневоле часто задевала его руки своими слишком длинными спицами.

При последних словах Альберта, произнесенных с повышением голоса, Виктор словно очнулся от сна. Он посмотрел на друга со странной усмешкой и сказал вполголоса:

- Да, дорогой мой Альберт, ты говоришь правду. Человек часто позволяет опутать себя такими петлями, что только смерть способна развязать образованный ими гордиев узел. Но из всех заклинаний дьявола самое страшное - это смелый призыв собственного страшного духа... Но здесь уже все спит!

Непонятные, таинственные слова Виктора показывали, что он не слышал ни единого слова из того, что говорил Альберт, и все время предавался мечтам, причем очень странного свойства.

Понятно, что Альберт в смущении умолк. Оглядевшись, он увидел, что хозяин дома, скрестив руки на животе, откинулся на спинку кресла и свесил усталую голову на грудь, а баронесса с закрытыми глазами совершенно механически продолжала свое вязание. Альберт быстро и шумно вскочил с места, и в то же мгновение поднялась и подошла к нему баронесса. Ее осанка была так свободна, благородна и внушительна, что Альберт не узнал прежней маленькой, упитанной, почти смешной фигуры: ему казалось, что баронесса переродилась в совершенно другое существо.

- Простите, - сказала она приятным голосом, пожимая руку Альберту, простите, подполковник, занятую с восхода солнца хозяйку, которая не смогла к вечеру противостоять своей усталости и достойным образом поговорить с вами о таких великих вещах. Вы должны простить это и неутомимому охотнику, моему мужу. Не может быть, чтобы вы не желали остаться наедине с вашим другом и поговорить с ним по душам. А при этом всякий посторонний бывает в тягость. Я уверена, что вы предпочтете поужинать вдвоем с вашим другом, и потому я распорядилась приготовить ужин в его комнате.