Слухи, образы, эмоции. Массовые настроения россиян в годы войны и революции (1914–1918) - Владислав Аксенов

Эсхатологические настроения подпитывались природными явлениями. Наиболее тревожным в этом плане представлялось солнечное затмение, которое должно было произойти над европейской частью России 8 августа. За несколько дней до затмения местные власти через сельских старост, сторожей распространяли среди крестьян информацию о природном явлении, однако, несмотря на это, народ к затмению относился со страхом, полагая, что оно предвещает голод[2176]. Больше всего испугались затмения бабы-крестьянки, прекратив полевые работы. Журнал «Нива» предупреждал о солнечном затмении и выражал надежду, что народ российский стал более образован, чем раньше, и не будет его считать предзнаменованием конца света. Для тех же, кто все еще верил в знамения, редакция привела примеры, когда затмение помогало русскому оружию победить врага, демонстрируя тем самым удобную позицию — верить в хорошее вместе с верующими и не верить в плохое вместе с неверующими: «Солнечное затмение 8 августа произойдет главным образом в полосе военных действий. Прежде такие явления действовали на впечатлительность народа. Распускались слухи о кончине мира и Страшном Суде. Теперь наш народ больше знаком с этим явлением. Школы сделали свое дело. К тому же знамения небесные были нам во благо в самые трудные моменты нашей исторической жизни. Во время Куликовской битвы, когда была одержана величайшая победа над несметными полчищами татар, было солнечное затмение. Было оно и в самый разгар Великой Северной войны, в которую Петр Великий разгромил могущественную тогда державу шведов»[2177]. Такая двойственная позиция редакции едва ли способствовала профилактике суеверий.

Конечно, образованные слои населения совсем иначе встретили солнечное затмение: были заготовлены специальные затемненные стеклышки, чтобы наблюдать за солнцем без опасности повредить сетчатку глаза, заранее выбирались наиболее удобные места. Самое продолжительное затмение (2 минуты 16 секунд) должно было случиться в Минске, куда приехали английские астрономы. Однако «Минский голос» сообщал, что в городе накануне затмения ощущалась некоторая нервозность населения, хотя газеты за несколько дней стали готовить горожан к этому событию[2178]. В среде интеллигенции сохранялось некое мистическое ощущение знаменательности происходящего. Дворянка Т. А. Аксакова-Сиверс вспоминала, что первые дни войны были насыщены разного рода «небесными знамениями»: то затмением, то звездопадами[2179]. 28 июля 1914 г. французский посол Палеолог записал, что вечером начал перечитывать «одну из тех немногих книг, которую можно раскрыть в этот час всеобщего смятения и исторического потрясения» — Библию — и начал чтение Откровения Иоанна Богослова, процитировав в дневнике строчки о явлениях коня рыжего и бледного: «И вышел другой конь, рыжий; и сидящему на нем дано взять мир с земли, и чтобы убивали друг друга; и дан ему большой меч… И я взглянул, и вот конь бледный, и на нем всадник, которому имя Смерть; и ад следовал за ним; дана ему власть над четвертою частью земли — умерщвлять мечом и голодом, и мором, и зверями земными»[2180].

2 октября 1914 г. среди крестьян Псковской губернии вызвало переполох появление кометы[2181]. Комета Делавана была открыта еще в октябре 1913 г., но заговорили о ней именно после начала мирового конфликта, назвав «кометой войны», когда на протяжении сентября — октября 1914 г. она была особенно хорошо видна с земли невооруженным глазом. Солдаты на фронте также с тревогой наблюдали подобные «знамения»: «Сперва мала, потом больше — грознее запылала. И порешили: спалит летучая звезда землю. По всему небу хвостище раскинула, вот с версту ей еще — и у нас. А наутро вечер пришел, сникла звезда, испугалась чего, что ли, в свои края повернула, скоро и след простыл»[2182].

Помимо солнечного затмения и появления комет — глобальных явлений космического масштаба, затронувших значительную массу суеверных россиян, — на местах происходили менее значительные события, которые интерпретировались в эсхатологическом русле. Например, в день объявления войны в Архангельске случился ураган, сорвавший с собора крест. Крестьянин И. Юров вспоминал реакцию местных жителей: «Это послужило пищей для толков, что война будет неудачной. С объявлением войны настроение у всех стало какое-то пришибленное, мрачное, каждый как будто ожидал гибели»[2183]. Природа как будто противилась войне, которая вторгалась в нее железом, огнем и газами. Последние становились символами Апокалипсиса и формировали массовые технофобии.

Небесные «знамения» интерпретировались на всем протяжении войны, но следует заметить, что даже эсхатологический дискурс имел как негативную (страх перед концом света), так и позитивную (радость перед приходом царства божьего на землю) трактовки. В сентябре 1915 г. в Вологде во время сильного урагана снесло крест с купола церкви св. Кирилла-чудотворца. Крест упал в реку и погрузился в ил. Крестьяне, не найдя его, стали искать объяснения. Одни болтали, что крест, поднявшись на небо, растаял в небесной выси. Бабы увидели в этом знак, что немец «снарядом своим одюжит Христову веру». Другие утверждали, что крест поднялся к небу и полетел на восток, в Царьград, где опустился на храм Св. Софии[2184].

Связь технических средств с народными эсхатологическими представлениями уже отмечалась в современной литературе. Она относится к мотиву «чудесного мира», или, точнее, «металлического мира»: на рубеже XIX–XX вв. крестьяне считали технические изобретения признаком последних времен и верили, что паровоз движется, потому что им управляет черт, при этом и паровоз, и пароход считали огненными змеями Апокалипсиса (во многом из‐за издающихся свистков и вырывающегося из трубы дыма). И. А. Бессонов наиболее характерными эсхатологическими образами «металлического мира» называет «железных птиц», «железную паутину» и «железных коней»[2185]. Под первыми понимались аэропланы (прообраз саранчи), под вторыми — телеграф, опутавший землю антихристовой сетью-проволокой, под третьими — автодвижущиеся средства (автомобили, броневики, танки) как кони Апокалипсиса. Впрочем, Бессонов полагает, что окончательно образ «железного коня» сформировался в период коллективизации и под ним крестьяне имели в виду трактор[2186]. Следует заметить, что в 1915 г. колесные и гусеничные трактора производились на Сормовском заводе, на заводе «Аксай» в Ростове-на-Дону, на заводе Я. Мамина в Балакове Самарской губернии, но для большей части сельских жителей эти машины оставались диковинными[2187]. Встречались и рациональные объяснения отказа от использования тракторов по причине их неэффективности: высокой стоимости эксплуатации и недостаточной надежности[2188]. За время Первой мировой войны известны высказывания крестьян об автомобилях и мотоциклах как дьявольских изобретениях (образ «черного автомобиля» как автомобиля дьявола подробно будет рассмотрен ниже). Показательно, что крестьяне с подозрением относились даже к велосипедам, передавая в местах распространявшейся холеры слухи, как на них немецкие шпионы разъезжают по деревням и травят колодцы. При этом догнать шпионов-велосипедистов не удавалось даже на лошадях — они чудесным образом ускользали от погони.