Выше звезд и другие истории - Урсула К. Ле Гуин

в домике сторожа у ворот, даже своей собственной чудесной бабушки, что спала в южной спаленке. Бабушку принцессы я любил больше всех и часто разговаривал с нею, когда мне становилось уж очень одиноко. Она уснула, сидя у окна и спокойно в него глядя, и легко было поверить, что она меня слушает, а не отвечает просто потому, что задумалась о чем-то своем.

И все же спящая принцесса была исполнена невыразимого очарования. И сон у нее был какой-то легкий, точно сон бабочки.

Я сразу понял это, стоило мне войти в ее комнату и увидеть ее. И с того самого первого раза, как я ее увидел, я знал: она единственная во всем этом замке может проснуться в любой момент и единственная из всех видит сны. И я понимал, что, если заговорю с нею здесь, на самом верху этой башни, она меня, конечно же, услышит; она, может, и не проснется, но непременно услышит меня сквозь сон, и тогда сны ее, конечно же, станут совсем иными. Я знал, что если прикоснусь или хотя бы подойду к ней близко, то потревожу ее сны. А если бы я осмелился сделать то, чего мне мучительно хотелось – убрать это веретено или хотя бы сдвинуть его, чтобы оно не пронзало больше ее бедный пальчик, – то капелька красной крови медленно втянулась бы внутрь нежной складочки чуть выше сустава и глаза принцессы открылись бы. Они открывались бы медленно-медленно, а потом она посмотрела бы на меня. И чарам пришел бы конец, как и волшебным снам.

Я живу здесь, внутри той живой изгороди, уже очень давно и стал гораздо старше, чем когда-то мой отец. Теперь я такой же старый, как бабушка принцессы, что спит в южной спаленке, и голова у меня такая же седая. Прошло много лет с тех пор, как я в последний раз поднимался по винтовой лестнице в башню. И я больше не читаю книжек с волшебными сказками и не хожу в тот дивный яблоневый сад. Чаще всего я просто сижу в палисаднике и греюсь на солнышке. Когда прискачет верхом тот принц и прорубит себе путь сквозь колючую изгородь – мне это когда-то стоило двух лет тяжкого труда! – одним ударом своего блестящего привилегированного меча, а потом, прыгая через ступеньку, взлетит по винтовой лестнице на самый верх башни, и наклонится над принцессой, и поцелует ее, вот тогда веретено выпадет у нее из рук, и капелька крови на белой коже сверкнет, точно рубин, и девушка медленно откроет глаза, сладко зевнет и посмотрит на него. И пока замок будет пробуждаться ото сна – зашевелятся, задвигаются люди, упадут на землю яблоневые лепестки, пчелка встрепенется и зажужжит на цветке клевера, – принцесса все будет смотреть на принца сквозь пелену долгого забытья и обрывки снов, продолжавшихся несколько столетий, и, по-моему, на мгновение у нее все же мелькнет мысль: «А это ли лицо грезилось мне во сне?» Но меня-то к этому времени в замке уже не будет; я упаду где-нибудь подальше, возле мусорной кучи, и усну так крепко, как никогда не спали даже они.

Старшие

Луна плавно ускользает за тучку и снова вспыхивает перед носом лодки, а на северном краю неба Сверкающие Попутчики выпускают свои огненные стрелы, отражающиеся в воде. На корме стоит рулевой, полностью поглощенный своей ответственной миссией. Его движения, когда он отталкивается шестом, направляя лодку, неторопливы, уверенны и величавы. Длинная низкая плоскодонка скользит по черной воде столь же беззвучно, как и ее тень, неотрывно следующая за нею. В лодке виднеется несколько темных человеческих фигур; люди сидят нахохлившись, а один из них вытянулся во весь рост на дощатом настиле; руки его бессильно лежат вдоль тела, а закрытые глаза не видят, как здешняя луна скользит, сверкая, сквозь клочья тумана по залитому звездным светом синему ночному небосклону. Это возвращается домой с войны Фермер Сандри.

На острове Сандри его давно уже ждут, еще с прошлой весны, когда он ушел вместе с семью другими мужчинами вслед за посланцем королевы, явившимся собирать для нее войско. К лету четверо из них вернулись на Сандри и сообщили, что Фермер был опасно ранен и теперь о нем заботится личный лекарь самой королевы. Они рассказали о том, какую доблесть он проявил в бою, не забыли и о своих воинских подвигах, и о том, как была выиграна эта война. И с тех пор никаких вестей о Фермере больше не поступало.

И вот теперь вместе с ним в лодке плыли трое его товарищей, все это время остававшихся при нем, а также врач, посланный королевой, один из помощников ее личного лекаря. Врач, подвижный и стройный человек лет сорока, настолько устал от долгого ночного плавания по каналу, что первым выпрыгнул на берег, стоило лодке бесшумно скользнуть к каменному причалу Фермы Сандри.

Пока гребцы и встречающие причаливали лодку и поднимали на пристань носилки с раненым, врач двинулся напрямик к дому, который успел увидеть, когда они еще только приближались к острову. На фоне быстро светлевшего неба, которое из темно-синего, ночного, стало почти бесцветным, он разглядел и крылья ветряных мельниц, и кроны деревьев, и крыши домов – в виде черных силуэтов, казавшихся особенно высокими после многих миль ровного водного пространства и бесконечных, заросших тростником каналов и проток.

– Эй, люди, здравствуйте! – крикнул врач, входя во двор. – Просыпайтесь! Сандри домой вернулся!

Первой ожила кухня; там сразу все пришло в движение. Да и повсюду в большом доме вспыхивали огни, слышались голоса, хлопали двери. Парнишка-конюх, спавший на сеновале, кубарем скатился оттуда; какая-то собака лаяла особенно упорно и хрипло, предупреждая о появлении незнакомца; люди выходили и выбегали во двор, куда уже успели внести носилки. И тут же из дома выбежала хозяйка, жена Фермера, накинув длинный зеленый плащ прямо на ночную рубашку; длинные волосы ее были распущены, босые ноги ступали по камням, не чувствуя холода. Подбежав к опущенным на землю носилкам, она опустилась на колени и склонилась над неподвижным телом, тихонько окликая мужа: «Фарре, Фарре!» И в эти мгновения все вокруг замерли в полной неподвижности и безмолвии. Наконец она подняла голову и, чуть откинув ее назад, прошептала:

– Он умер!

– Нет, он жив, – возразил ей врач.

И самый старший из тех мужчин, что несли носилки, Паск-шорник, подтвердил своим рокочущим басом:

– Он живой, Макали-дема. Но рана его была глубока.

Врач с жалостью и уважением посмотрел на жену Фермера,