Начало эры разума - Уильям Джеймс Дюрант

Венеции до Лоре до, отдал дань Деве Марии, увидел Рим во время юбилея 1625 года, проехал через Флоренцию, не посетив Галилея, и вернулся в Париж. Там и в сельской местности он продолжал заниматься наукой. Он сопровождал математика и военного инженера Жерара Дезарга при осаде Ла-Рошели (1628). Позже в том же году он переехал в Голландию; за исключением нескольких визитов во Францию по делам, почти всю оставшуюся жизнь он провел в Соединенных провинциях.

Мы не знаем, почему он покинул Францию. Возможно, «показав» свои «причины сомневаться во многих вещах».81 он опасался обвинений в ереси;, и все же у него там было много церковных друзей, таких как Мерсенн и Беруль. Возможно, он стремился избегать как друзей, так и врагов, надеясь найти в чужой стране социальную (но не интеллектуальную) изоляцию, в которой он мог бы придать форму философии, кипевшей внутри него. Ему не нравилась парижская суета и шум, но не смущало оживленное движение, смягченное каналами Амстердама; там, «в многолюдной толпе большого и очень активного народа», по его словам, он мог «жить так же уединенно и спокойно, как в самых отдаленных пустынях».82 Возможно, именно для того, чтобы скрыть себя еще больше, он двадцать четыре раза за последующие двадцать лет менял место жительства — от Франекера до Амстердама, от Девентера до Амстердама, от Утрехта до Лейдена, но обычно вблизи университета или библиотеки. Его доходы позволяли ему безбедно жить в небольшом замке с несколькими слугами. Он избегал брака, но завел любовницу (1634), которая родила ему дочь. Нам приятно слышать, что, когда эта дочь умерла в возрасте пяти лет, Декарт по-человечески плакал. Мы ошибаемся, если считаем его холодно беспечным к мирским делам. Мы увидим, что он оправдывает многие страсти, которые обычно осуждаются моралистами. Некоторые из них он испытывал сам, будучи подвержен гордыне, гневу и тщеславию.83

Нужно было обладать гордым духом, чтобы отважиться на такой масштаб. Подумайте, за что он взялся: математика, физика, астрономия, анатомия, физиология, психология, метафизика, эпистемология, этика, теология; кто бы сегодня отважился на такое кругосветное путешествие? Ради этого он жаждал уединения, проводил эксперименты, составлял уравнения, диаграммы, взвешивал свои шансы спастись или умиротворить инквизицию и стремился придать математический метод своей философии, а философский метод — своей жизни.

С чего он должен начать? В эпохальном «Discours de la méthode»,III он провозгласил первый принцип, который сам по себе мог обрушить на его голову весь мир авторитетов; тем более что эссе было написано на понятном французском языке, в оживленном, увлекательном, от первого лица стиле; здесь было много революций! Начать, по его словам, следовало с отказа от всех доктрин и догм, отбросив все авторитеты, особенно ille philosophus, философа Аристотеля; начать с чистого листа и сомневаться во всем — de omnibus dubitandum. «Главная причина наших заблуждений кроется в предрассудках нашего детства.84…принципы, в истинности которых я позволил убедить себя в юности, не поинтересовавшись их истинностью».85

Но если он сомневался во всем, как он мог действовать дальше? Влюбленный в математику, прежде всего в геометрию, которую преобразовывал его собственный гений, он стремился найти, после своего первоначального и всеобщего сомнения, какой-нибудь факт, который был бы признан так же обще и охотно, как аксиомы Евклида. «Архимед, чтобы снять земной шар с места и перенести его в другое место, потребовал, чтобы только одна точка была неподвижной и неизменной; точно так же и я буду вправе питать большие надежды, если мне выпадет счастье открыть только одну вещь, которая будет несомненной и неоспоримой».86 Он с ликованием ухватился за эту мысль: Je pense, donc je suis, Cogito ergo sum, «Я мыслю, следовательно, я есть».87-самое знаменитое предложение в философии. IV Она была задумана не как силлогизм, а как непосредственный и неопровержимый опыт, самая ясная и отчетливая идея, которую мы когда-либо могли иметь. Другие идеи должны считаться «истинными» в той мере, в какой они приближаются по отчетливости и ясности к этой первичной интуиции — этому непосредственному восприятию. Новый «метод» Декарта в философии, его novum organum, заключался в анализе сложных концепций на их составляющие, пока несводимые элементы не станут простыми, ясными, отчетливыми идеями, и в том, чтобы показать, что все такие основные идеи могут быть выведены из первичного сознания существа, которое мыслит, или могут зависеть от него. И наоборот, мы должны попытаться вывести из этого первичного восприятия все фундаментальные принципы философии.

То, что Декарт взял за точку отсчета не внешние объекты, которые якобы можно познать, а сознательное «я», снова стало революцией в философии. Ренессанс заново открыл человека; Декарт сделал его отправной точкой своей философии. «Я ясно вижу, что нет ничего, что мне было бы легче познать, чем мой собственный разум».89 Если мы начнем с материи и поднимемся через уровни органической жизни к человеку, то по логике преемственности будем искушены интерпретировать разум как материю. Но материя познается нами только через разум; только разум познается непосредственно. Здесь начинается современный идеализм, не идеализм в этическом смысле, а философия, которая начинает с непосредственного факта идей, а не с вещей, познаваемых через идеи. Декарт задает эпистемологическую тему современной европейской философии: «Нет более полезного исследования, чем то, которое стремится определить природу и объем человеческого знания».90 Теперь в течение трех столетий философия будет задаваться вопросом, существует ли «внешний мир» иначе как в виде идеи.

Ибо как трудно перейти от тела к разуму с помощью какой-либо теории, справедливой как по отношению к очевидно материальному источнику и агентству ощущений, так и по отношению к очевидно нематериальной природе идей, так и Декарт, начав с «я», затрудняется перейти от разума к вещам. Откуда разум знает, что ощущения, которые, казалось бы, свидетельствуют о существовании внешнего мира, являются чем-то большим, чем его собственные состояния? Как он может доверять чувствам, которые так часто обманывают нас, или мысленным образам, которые во сне столь же ярки, как и днем, когда они «ложны»?

Чтобы выбраться из этой «солипсической» тюрьмы «я», Декарт обращается к Богу, который, конечно же, не стал бы обманывать все наше сенсорное оборудование. Но когда Бог появился в этой системе, которая так смело начала с сомнения во всех принятых верованиях? Декарт не может доказать существование Бога на основе доказательств замысла во внешнем мире, поскольку он еще не доказал существование этого мира.