Собрание сочинений - Влас Михайлович Дорошевич

что ты будешь появляться на улице то в кринолине, то с тюрнюром, возбуждая весёлый смех прохожих.

Люди, когда счастливы, добры.

Пусть веселятся все, если счастливы мы!

Нет женщины, которая могла бы обходиться без духов.

И ты не будешь чувствовать недостаток в этой роскоши: ты будешь душиться анисовой водой или одеколоном, который мы будем покупать в аптеке на 10 копеек.

В бельё мы будем класть для запаху корицу и гвоздику и умываться не иначе, как миндальным мылом, 7 копеек фунт.

Вот мы как!

Так что, в общем, ты будешь пахнуть тмином, анисом, корицей, гвоздикой и миндалём, как только что испечённая пасха!

Нашим домашним очагом будет служить подержанная керосиновая кухня, на которой ты будешь жарить картофель, морковь, репу.

Мы будем, конечно, вегетарианцами: все люди, получающие 17 рублей в месяц, всегда вегетарианцы.

Но когда ты захочешь полакомиться мясом, мы будем есть кошку.

Ты ещё никогда не ела кошки, моя дорогая?

В кухмистерских она известна под псевдонимом зайца, и наиболее богатые посетители едят даже по две порции.

До того это вкусно!

После этого не следует только подзывать и ласкать собак.

А то собака может укусить за живот.

Точно так же будем делать и мы.

Будем отрубать кошке хвост, есть и потом не будем ласкать собак.

Из шкур съеденных кошек я буду делать тебе манто и ротонды.

Мехом вверх, это оригинальнее.

Женщины вообще не любят одеваться так, «как все».

И посмотрела бы ты на себя в кошачьей ротонде мехом вверх — настоящая кошечка.

Иногда мы будем делать себе небольшие праздники: покупать пару сосисок.

И есть одну сосиску сразу, вдвоём, с разных концов.

Ты будешь есть, и я буду есть, и с каждым укусом уста наши будут приближаться друг к другу для поцелуя. А когда доедим друг до друга, поцелуемся.

Милые, супружеские забавы!

Можно даже иногда покупать «негодные в пищу продукты»: телятину, испортившуюся с одного конца, и т. п.

Можно вырезать то место, которое испортилось, а остальное сесть.

Зачем себе отказывать?

Газет мы выписывать, конечно, не будем: дорого.

Зачем нам знать, что делается там, в Испании, когда у нас, в нашем чудном «уголке», царят мир, счастье и довольство.

Зато иногда, когда лавочник завернёт нам в клочок газетной бумаги четвёртку сахара, мы с радостью будем узнавать, что знаменитый Жюль Фавр воскрес, и прочие новости.

Книг мы тоже, разумеется, покупать не будем.

А будем, вместо этого, рассказывать друг другу содержание раньше прочитанных нами книг.

Ты мне расскажешь содержание «Мёртвых душ». Как мы будем смеяться над похождениями Чичикова!

А я тебе расскажу содержание «Нана». Это помогает воображению.

К тому же я в порыве вдохновения немножко привру своего, от чего роман Золя станет только интересней.

Но мы ни в каком случае не будем чужды театру.

Мы будем посещать его каждые два-три года. Непременно!

И, для экономии, брать по одному билету.

Так: ты посидишь один акт, а потом погуляешь около театра, я посижу один акт и погуляю возле театра.

Театр, таким образом, не будет нас утомлять.

Сидеть мы будем не где-нибудь внизу, в партере или бельэтаже, а наверху, среди славной, отзывчивой публики.

Один обопрётся о твоё колено, другой обопрётся о твоё колено, третий обопрётся на твои плечи, и все эти молодые люди будут громко, во весь голос, изо всех сил кричать имя отличного певца.

Какое удовольствие!

Мы будем получать двойное наслаждение, слушая голоса не только певцов, но и публики!

Так будем мы жить, наслаждаясь нашим «счастьем в уголке».

Ты только представь эту жизнь.

Утро.

С страшным воплем я просыпаюсь: мне снилось, что меня заковали в кандалы.

Я высвобождаю ноги из прутьев кровати, пью вчерашний спитой чай и иду на службу.

Ты жаришь кошачью ногу и идёшь гулять.

Я возвращаюсь в наш тихий уголок, усталый как собака, — тебя нет.

Что с тобой? Захворала? Умерла?

Моё сердце охватывает смущение, робость, ужас, — я не ем даже кошки!

Но в эту минуту появляешься ты, в твоей кошачьей ротонде, мехом вверх.

— Дорогая! Что случилось?

Ты рассказываешь, как тебя по костюму приняли было за сумасшедшую и отправили на Слободку-Романовку, где даже доктора одно время сомневались на твой счёт.

И мы до упада хохочем над ошибкой публики и докторов, весело едим нашу кошку и только что хотим слиться в блаженном поцелуе, как отворяется дверь, и в комнату входит наш пьяный квартирный хозяин, сапожник.

— Вон, такие сякие! — крикнет этот добрый человек. — Чтоб духа вашего не пахло! Кошек только едите, сумасшедшие черти! Гнать вас нужно!

Но мы слушаем всё это совершенно спокойно.

Мы знаем, что он только пьян и говорит не серьёзно.

Затем он уходит, ударивши нас всего раз или два, и мы, обрадованные, что избавились от такого неприятного посетителя, начинаем приносить пользу человечеству: бьём гнусных врагов его, против которых не помогает даже персидский порошок.

Но на сегодня довольно. Темнеет! Победоносная охота кончена.

И мы садимся в темноте, чтоб не жечь керосин, рассказывать друг другу разные романы и повести.

А за стеной война: сапожник бьёт жену, а у нас на душе так тихо, так чудно, так хорошо.

И мы ложимся и лишь только закрываем глаза, как видим во сне, что снова попали на Сахалин, будто нас опять заковали в кандалы.

Мы орём вплоть до утра, адскими воплями будя друг друга: предлог для поцелуев!

И так изо дня в день!

Ужели это тихое «счастье в уголке» не тянет тебя к себе, как магнит, моя дорогая?

О, не мучь меня, не томи, — отвечай, ради всего для тебя дорогого, отвечай: хочешь ли быть моей, идти со мной в «уголок»?

Так писал я.

Ответа на письмо ещё не получено.

Вероятно, читает.

Что мне ответит невеста, не знаю.

Вероятно то же, что ответили бы и вы.

Легенда о происхождении корсета

Милостивые государыни!

Вас, конечно, интересует происхождение вашего друга.

Лучшего друга!

С которым вы расстаётесь так редко.

Который обнимает вашу талью одинаково плотно…

И которому даже ваш муж не может запретить этого!

Словом, вы, вероятно, интересуетесь происхождением корсета.

Историки пишут на этот счёт разное.

А потому их не стоит читать.

Мало ли глупостей написано в истории?

Правда сохранилась в наш век только в старых легендах, — и её-то я хочу рассказать вам.

Храбрый рыцарь Рауль, прозванный «Синей Бородой», очень любил женщин.

Из этого я заключаю, что он был, наверное, более