Мемуары генерала барона де Марбо - Жан-Батист-Антуан-Марселен де Марбо

В 1812 г. капитан Марбо окончательно покидает маршальский штаб. Мы вновь находим его во главе кавалерийского полка (23-го конно-егерского), которым он прекрасно командует на протяжении всей Русской кампании. На Березине именно он защищает переправу наших войск, насколько это делает возможным несчастная судьба Франции. Именно он участвует в отражении вражеских сил, стремящихся раздавить героические остатки наших войск. При Якубове и во время переправы через Березину он ранен выстрелом и ударом пики. Через несколько месяцев, едва выздоровев, он получает в грудь башкирскую стрелу во время сражения при Лейпциге. В битве при Ханау — последнем бою, который наши войска провели на немецкой земле, — к полковнику Марбо возвращается удача, при взрыве зарядного ящика он всего только легко ранен. И, наконец, при Ватерлоо, во время атаки своего полка он получает удар английской пики, а затем, после замечательных подвигов, еще одну рану, но она не оказалась последней.

Слепая и фанатическая реакция, господствовавшая на протяжении некоторого времени во французском правительстве, вписала фамилию Марбо в список приговоренных к изгнанию 24 июля 1815 г. Реакция не могла не сделать с ним этого. Марбо укрылся в Германии, и там, на бывшем театре военных действий, где мы одерживали наши великие победы, он создал замечательное произведение[156]. За это спустя несколько лет император Наполеон, умирающий на острове Святой Елены, обратился к нему со следующими бессмертными словами одобрения его патриотизму и таланту: «Полковнику Марбо я приказываю: продолжить писать в защиту славы французских армий и дать отпор их клеветникам и отступникам!..»[157]

Реставрация была слишком умна, чтобы хранить обиды на славу императора. Она могла его бояться, но и восхищалась им. Письмо из Вероны, в котором мудрый король Людовик XVIII отдал должное герою Арколе и Пирамид, всегда составляло суть его политики по отношению к тем, кто служил императорскому режиму. Генерал Рапп был у короля адъютантом, наполеоновские маршалы командовали королевскими армиями. Марбо призвали вернуться из ссылки и назначили командовать 8-м конно-егерским полком. В 1814 г., спустя лишь немного времени после восстановления монархии Бурбонов, полковник Марбо был призван командовать 7-м гусарским полком, полковым шефом которого был тогда герцог Орлеанский. Это обстоятельство склонило его впоследствии к сближению с Орлеанской династией (после Июльской революции 1830 г.). Позже Марбо был неразрывно связан с судьбой этой династии. Будучи человеком великого сердца и ума, возможно, еще более привязанным скорее разумом, чем страстью, к тем принципам Революции 1789 г. и к тем завоеваниям демократической Франции, которые благословила Хартия 1814 г., полный либерального духа, Марбо, в чьей груди билось сердце патриота, совершенно естественно чувствовал симпатию к принцу, принимавшему столь славное участие в 1792 г. в наших первых победах. Этот принц первым в 1815 г. выступил с высокой трибуны Палаты пэров против реакции и против ссылки бонапартистов. Когда герцог Шартрский достиг соответствующего возраста и надо было дополнить военной учебой прочное блестящее образование, полученное им в университете под руководством знаменитого преподавателя, то Марбо было поручено руководить юным принцем на этом новом пути, открывавшемся перед его умом и его деятельной натурой. Всем известно, что ученик оказал честь своему учителю. С тех пор генерал Марбо (король после Июльской революции произвел его в бригадные генералы) больше не покидал герцога Орлеанского до самой смерти последнего. Он служил ему и после, оставаясь адъютантом его юного сына. Перед пушками Антверпена в 1831 году; позже, в 1835 году, во время короткой, тяжелой кампании при Маскаре, где он командовал авангардом; в 1839 году во время экспедиции к Железным Воротам (в Алжире); в 1840 году при атаке на перевал Музайя — повсюду Марбо находился на почетном месте рядом с принцем и делил с ним все опасности. Свою последнюю пулю он получил, тоже находясь рядом с принцем Орлеанским. «…Это вы виноваты, что я ранен», — сказал он, улыбаясь, молодому герцогу, когда его принесли в лазарет. «Как это?» — «Да, Ваше Высочество. Раз не вы сказали в начале боя: «Держу пари, что если один из моих офицеров будет ранен, так это опять будет Марбо?» Вы выиграли свое пари!»

Ничего не утверждая, я вижу здесь одну из сторон натуры Марбо: будучи очень серьезным по складу ума, он имел весьма симпатичное чувство юмора. Он охотно выглядел насмешливым, не переставая при этом быть доброжелательным. В том, что иногда можно было назвать его здравым смыслом, существовала особая, скрытая, внутренняя тонкость. Добавлю также, что редкий дар интеллигентности, способность к расчету, умение изучать факты и любовь к абстрактным комбинациям соединялись у него с вполне богатым воображением, с очень развитой литературной любознательностью и со способностью к свободному выражению мысли в живых описаниях. Это было не только достоинствами рассказчика, как я уже говорил, но обеспечивало ему повсюду — на заседаниях комитетов, на советах у принца и даже в Палате пэров — в вопросах самого общего характера законный и серьезный авторитет. Очень надежный в обращении, всегда порядочный, искренний и правдивый во всем, во время дискуссии Марбо вел себя не как воин или завоеватель, но как убежденный резонер, способный замолчать, не сдаваясь. Если можно так сказать, он был столь же бесстрашен в дискуссиях, сколь бесстрашным было его сердце. Он шел напрямик к истине, как раньше шел на поле битвы. Он делал утверждения в тех случаях, когда кто-нибудь другой, возможно, был больше заинтересован в том, чтобы сомневаться. Он смело решал такие вопросы, от каких кто-нибудь, более ловкий и гибкий, отказался бы. В этом, насколько мне известно, при последнем короле не было никакого риска. Либеральный дух и любознательность принца Орлеанского, которому он служил, — все это разрешало Марбо проявлять гражданскую прямоту старого солдата и поощряло его к этому. Впрочем, как же было его остановить? Эта гражданская прямота была совершенно естественна для него, подобно храбрости, и проистекала из того же самого источника.

Книга, которую император так прекрасно оценил двумя строчками, написанными его рукой, ценнее богатого дара, который он присоединил к своим строкам в завещании. Эту книгу сегодня не найдешь, а может, она уже и забыта. Мы, естественно, говорим о книге Марбо «Замечания об искусстве войны», изданной в 1820 г., а не об еще не опубликованных Мемуарах. Тем не менее именно эта книга могла бы дать тем, кто не был знаком с генералом Марбо, самое полное представление о его характере, его духе, который в не меньшей степени определяется его разумом, чем его смелостью. Книга почти целиком технического характера. В ней идет речь об искусстве войны в самом узком и в самом широком его применении. Несмотря на это и независимо от профессионального характера этого труда, он может быть отнесен к числу самых захватывающих произведений, какие только можно найти. Это произведение обладает и другими достоинствами. Я говорю о ясности тона, о пламенных рассуждениях, об обоснованном выборе деталей и об огромной эрудиции, поставленной на службу военным теориям. Но особо следует отметить имеющуюся в ней нотку личного опыта и отражение практической жизни, являющейся ярким комментарием к научным рассуждениям. Такова эта книга генерала Марбо. Он написал ее в 34 года. Книга — это и есть человек, и я понимаю, почему она понравилась императору, скрашивая его долгие вечера на острове Святой Елены. Это произведение напомнило ему об одном из самых энергичных и самых преданных офицеров его армии. В этой книге вновь объединяются в славе и оживают бесстрашные старые батальоны. Победителя в сражении при Аустерлице книга хвалит за привычку и любовь к великим операциям наступательной войны. Бесстрашная теория и на протяжении многих лет непобедимая практика были инструментами величия и славы Наполеона. Марбо поощряет эти воспоминания униженного императора в большей степени, чем он, возможно, сделал бы это для императора всемогущего, но он писал свою книгу как человек глубоко убежденный. Он защищал завоевательную войну, будучи лицом, никогда не занимавшимся ничем иным, кроме войны, с убеждением, правдивостью и со своим обычным пылом, не стараясь специально понравиться кому-либо. Марбо был светским человеком, который меньше всего думал о том, чтобы нравиться, хотя в его простодушии нередко таилось большое искусство, а в его прямоте — добросердечие и порывистость.