Следы на мне - Евгений Гришковец

Тут он задумался на несколько минут.

— И ещё, — продолжил он. — Я не знаю, что это будет за фильм. Не всё, что показывают в киноклубе — шедевры. Но в любом случае, это кино стоит посмотреть. Если будет скучно, попробуй справиться со скукой, досмотри до конца. Если будет не нравиться, сразу не отказывайся, потрудись, попробуй понять, зачем люди тратили плёнку, снимали это кино. Если будет что-то непонятно, спрашивай. Договорились?

— Договорились! — сказал я.

— И ещё. Это так, ерунда, но всё-таки. Многие фильмы, которые в киноклубе показывают… как бы это сказать… Ну, были бы детям до шестнадцати… Там могут быть голые женщины, могут быть разные сцены. Если эти сцены там будут, ты об этом в школе не говори, не хвастайся. А то мне запретят вас туда водить. Родителям можешь сказать, если знаешь, как сказать, и не боишься говорить. Хорошо? — он улыбнулся.

— Хорошо! — быстро ответил я.

— Ну, а если голые женщины сегодня в кино будут, — сказал он, ещё сильнее улыбаясь, — ты глаза не жмурь. Смотри и старайся понять, зачем это показывают. И ещё обязательно смотри, как на них направили свет. Это очень трудно, хорошо снимать обнажённое тело. В общем, это всё, что я хотел тебе сказать. Перед фильмом будет лекция, если что-то тебе будет непонятно, какие-то слова неясны, не переживай. Само кино важнее. А я и сам этого киноведа Листопадова не всегда понимаю.

В маленьком зале кинотеатра «Время» собралось ОБЩЕСТВО. Там были какие-то дядьки с бородами разных форм. Какие-то дамы с причёсками и платками на плечах, какие-то худосочные, очень умные мужики с плохими зубами, которые курили возле туалета и громко смеялись. Были полноватые молодые люди в очках. Были какие-то явные артисты и художники. По фойе даже прохаживался один высокий мужчина в светлом пиджаке, и у него на шее алел шейный платок. Там я встретил одного знакомого моих родителей. Он работал вместе с отцом в университете и бывал у нас дома пару раз. Он удивился, увидев меня, и поздоровался со мной. Я даже и не представлял себе, что такие люди живут где-то в недрах нашего города. И вот они из этих недр вышли на свет и собрались в одном месте.

Мы, те, кто пришёл с Владимиром Лаврентьевичем, скромно стояли в указанном нам Владимиром Лаврентьевичем месте и помалкивали.

Потом все пошли в зал. Мы зашли последними, когда Владимир Лаврентьевич подмигнул нам, разрешая зайти. Нам достались самые плохие места, сбоку у прохода и по-одному. Лучшие места заняли полноправные члены ОБЩЕСТВА и киноклуба.

Киновед Листопадов вышел перед экраном на маленькую сцену, его встретили аплодисментами. Я не буду его описывать. Он был Листопадов. Тут мои комментарии излишни.

— Картину, которую вы сегодня посмотрите, я посмотрел два года назад на закрытом показе в Москве, — начал он бархатистым прокуренным голосом, наполовину прикрыв глаза. — После этого просмотра я два года делал всё, чтобы показать её вам. Этот фильм удивительным образом выпадает из контекста…

Дальше я не помню точно, но общий, понятный мне, смысл его выступления заключался в том, что мы увидим шедевр, очень необычный, уникальный, а главное, благодаря его усилиям привезённый в Кемерово. Он просил собравшихся обратить особое внимание…. Я не помню точно на что, потому что после слов «обратите особое внимание» он говорил минут двадцать.

Пока он говорил, Владимир Лаврентьевич несколько раз тяжело вздохнул, а во время особо пафосного фрагмента речи Листопадова, он похлопал меня по плечу.

Фильм был черно-белый и с субтитрами. Я впервые смотрел фильм с субтитрами и очень устал их читать. К тому же я просто не успевал прочитывать добрую треть.

Первые минут десять фильма мужчина, главный герой, и красивая женщина ездили на красивой машине то у моря, то по городу, то по горам. Они периодически целовались, а потом ссорились, а потом целовались ещё сильнее. Потом они поссорились совсем сильно, из-за этого мужчина поехал очень быстро, и машина сорвалась со скалы. Сам мужчина очнулся в больнице вскоре, первым делом спросил, как там женщина, а врачи промолчали с грустными лицами. Но женщина не умерла, она была без сознания. Врачи говорили мужчине, что современная медицина бессильна, но женщину можно как-то заморозить, и когда через несколько лет медицина найдёт решение, её разморозят и вылечат. Мужчина согласился. Он очень плакал и переживал в тот момент, когда её замораживали. А потом он весь фильм ждал. Он ждал, когда же медицина найдет то самое решение. Он ждал пятьдесят лет и, наверное, больше часа экранного времени того фильма. Все эти пятьдесят лет и весь тот час он её ждал, страдал и много говорил и думал о любви. Я устал это читать, но старался.

Иногда в зале смеялись, иногда дама, которая сидела рядом со мной вытирала слёзы. За спиной было тихо. Т тогда, когда мне стало уже невмоготу от чтения титров и от этого киношедевра, я оглянулся и увидел, что Владимир Лаврентьевич спит. Он сидел и тихо спал. Мне сразу стало хорошо и спокойно. Я перестал читать монологи о любви главного героя, но я не уснул. Я всё же надеялся, что в этом фильме, хоть раз, хоть на секунду, появится голая женщина. Иначе, зачем вся эта элитарность и закрытость мероприятия? В конце фильма главному герою, уже глубокому старику, сообщают, что решение найдено. Он радуется и плачет. Женщину извлекают из холодильника, всю обмотанную фольгой. Когда её размораживали, получилось очень много пара. Пар долго рассеивался, потом он рассеялся. Женщина была по-прежнему в фольге. После этого крупным планом, во весь экран, были показаны руки врача, который разрывает эту фольгу слой за слоем. И, наконец, он разорвал последний слой, и открылась сама женщина. Она была голая. Её показывали секунд пять. Я забыл дышать. Потом она открыла глаза. Она была молодая и прекрасная, а мужчина старый и скрюченный. Он смотрел на неё и плакал.

Фильм кончился.

— Да-а-а! — услышал я сзади голос Владимира Лаврентьевича. Через секунду раздались дружные аплодисменты зала.

— Уже десятый час, родители ругать не будут? — спросил меня на улице Владимир Лаврентьевич.

— Нет. Они же меня отпустили, — сказал я.

— Позвони домой, предупреди, что едешь, — угрюмо сказал он. — Не расстраивайся, здесь не все фильмы… такие. Ещё посмотрим то, что можно будет обсудить.

Я кивнул. Но всё же я был очень доволен. Даже счастлив. Начальник взял меня с собой. Он говорил со мной серьёзно. Он заботился обо мне. И заботился тоже, как надо, серьёзно. Да, к тому же, я пять секунд видел голую женщину на экране…

Так я перешёл в заветный клуб.

— Ну, как успехи, дядя? Чего наснимал? — спросил меня на следующей неделе, после посещения киноклуба Владимир Лаврентьевич, когда я рассматривал на просвет свежепроявленную плёнку.

Тут надо сказать, что выдающихся успехов я, как фотограф, не добился. Я вообще никакими фотодостижениями Владимира Лаврентьевича или, как мы его называли, Начальника, не порадовал. У меня не получалось. Я не чувствовал света, не видел того, что видит настоящий фотограф, казалось бы, в обычной ситуации, неожиданно вскидывающий фотоаппарат… Я не чувствовал момента жизни, как надо фотографу, и не различал людей, которые на фотографиях были выразительными, а в жизни вовсе даже нет. Я тогда переживал ужасно. Я сам понимал, что у меня ничего не получается, и видел огорчённое лицо Начальника. Но теперь я этому рад. Потому что Начальник потратил на меня гораздо больше времени, чем на тех, кто свет чувствовал, всё видел, и у кого к фотографии был талант.