Комендань - Родион Мариничев

бандит!” – Думает Таня, – “Ему бы к жене с сыном…”

− Пока ещё кажется. Но мне не нравится то, что происходит вокруг.

− Хочешь поговорить про Крым?

Таня морщится, а он хохочет. Уже не так быдловато, скорее по-мальчишески, и ещё нежнее обнимает гитару.

− Хрен бы с ним, с Крымом. В этом году я поняла, что испытываю отвращение ко всему, что связано с войной. Великой и Отечественной. Особенно с Днём Победы, в которой меня угораздило родиться…

− Сочувствую. Ты, наверное, должна испытывать восторг и благоговение?

− Должна, как и все. Как мой муж, например.

− Ну, ему по званию полагается, – усмехается Сашка, – А тебе-то зачем?

− Коньяк-то есть ещё?

Они допивают остатки, но Таня вдруг чувствует, что трезва, как стёклышко. Куда подевалась развязная весёлость в голосе? Куда улетучился этот приятный туман в голове, подсвеченный послеобеденным солнцем?

− Патриотка из меня, скажем прямо, хреновая. Я уже слышать не могу ни про какой День Победы. Меня тошнит от одной мысли о том, что нас вот-вот ожидает!

− Я и сам немного подблёваваю… – Сашка нехотя проводит по струнам, – Зато наша фрау просто влажнеет от всех этих бидонов и бутафорского хлеба. Она уже, небось, проверила, помещается ли её жопа в депутатское кресло, ради которого она хоть раком встанет.

− Хочется всё бросить и уйти. Как сделал Игорь.

− “Тюлень”-то? Так вперёд! Уходя, уходи.

− Я уже столько раз куда-то уходила и уезжала, что больше не хочу. Устала!

− Волка ноги кормят. По себе знаю…

− Я пока ещё не волк.

Сашка тоже берёт оливку и задумчиво жуёт. Тишина здесь какая-то особенная, не такая, как в городе. Таня вдруг понимает, что не слышит ни гудков машин, ни пиканья светофора, ни стук колёс трамвая, ни гудения лифта за стеной. Будто всё выключили и теперь впереди – чистый лист…

− Как у меня Семён недавно Артуру заявил: победители не уходят, они обращают врага в бегство! Мы же нация победителей…

− Какая мы нация победителей? Мы – нация проигравших!

− Это ты с чего взял?

Он откладывает гитару в сторону, кладёт в рот дольку лимона и, чуть наморщив лоб, продолжает:

− Мы сначала выиграли, а потом проиграли. Причём так проиграли, что сами до сих пор в ахуе. А делаем вид, что мы по-прежнему победители.

− Это ты о чём?

− У тебя вот телефон какой марки?

− Ну, айфон.

− Так. Вражеский. А машина у мужа твоего какая?

− Ауди.

− Вражеская. У меня Тойота, тоже вражеская. Хотя первая была родная “Девятка”, но она лучше всего годилась на металлолом. В метро у нас на каком языке станции объявляют? “The next station is Komendantsky Prospekt”. Интересно, в метро Вашингтона объявляют станции на русском? У нас как телевизор ни включи – обязательно какой-нибудь американский фильм. Интересно, в Штатах показывают по ящику русские фильмы? Или советские, может быть? Вот у нас и остался один космос и Великая Отечественная.

− Ну, ладно, у нас ещё есть русская литература…

− …и русский рок тогда уж.

− И армия. Я это от мужа почти каждый день слышу.

− Воевали мы всегда хорошо. А хули толку? Вон, пол-Карелии оттяпали у финнов и во что её превратили? Ты давно в Выборге была?

− Давно. Я обычно мимо проезжаю.

− Да зачем так далеко ехать? Вон тут за Зеликом такая глушь начинается! А у финнов это была самая развитая часть страны.

− Предлагаешь вернуть? – усмехается Таня.

− Нет, не предлагаю. Хули землёй разбрасываться! Надо просто дать людям возможность жить нормально.

Таня встаёт с топчана и снова ощущает себя немного пьяной.

− Отвезёшь меня домой?

− К мужу-то?

− К кому ж ещё?

− Отвезу…

14

Свет и стекло. Тёплый воздух обдувает, когда проходишь через самораздвигающиеся двери. В детстве Сусанна знала: дверь сама открывается и закрывается только в сказке. Ну или от ветра, как калитка в брошенном доме. Изнутри свет пронизывает всё: витрины от пола до потолка, вывески, прозрачные бортики, за которыми открывается бездна с уходящими вниз эскалаторами. Всё это уже давно не воспринималось как чудо, но Сусанне по-прежнему были привычнее тесные затоптанные магазинчики с вывеской “кулинария” или “бакалея”, вонючий рыбный отдел, где в белой эмалированной миске плавают тошнотворные рыбины. Сколько лет уже не видно ничего подобного? А она до сих пор входит в супермаркет или торговый центр как в актовый зал.

Слово “подарок” было когда-то и вовсе почти незнакомо. Вернее, так: в раннем детстве Сусанна знала, что подарок – это новая кукла или платье. Потом, в войну и блокаду, подарком могла быть лишняя пара сухариков, но слово как-то вышло из обихода и вернулось только после войны. Но максимум, что можно было дождаться от Катри, – деньги – на мороженое, газировку, конфеты. В общем, за всю жизнь Сусанна так толком и не научилась выбирать и дарить подарки. Она становится на эскалатор и едет наверх, к выглядывающим из-за колонны манекенам, одетым в яркие летние платья с глубоким вырезом. Неужели Таня носит такие платья?

Сусанна заглядывает в пластмассовые лица, словно пытаясь получить ответ, и идёт дольше – мимо выставленных за стеклом туфель, мимо разноцветных чемоданов, мимо ещё одних манекенов, на которых красуются майки и шорты. Скоро лето…

“Летом снова должно быть полегче”, – говорила Катри, – “По крайней мере, не придётся ничего жечь…”

Кажется, это была уже вторая блокадная зима. После лета и осени, которые пришлось почти безвылазно провели в подвалах (бомбили столько, что Сусанна научилась засыпать даже вой сирены), – они с матерью вернулись в практически пустую безжизненную квартиру. Соседка баба Нина умерла ещё на pääsiäinen22, и с тех пор её комната пустовала. Оставались пустыми и другие несколько комнат. В оставшихся теплилась какая-то жизнь, но коридор был теперь таким гулким, что, если крикнешь, раздавалось эхо. На месте сундука, стоявшего почти у самого входа в кухню, темнел широкий прямоугольник. К тому времени Сусанна многое забыла: забыла, что когда-то ходила в магазин за хлебом, ела мороженое в Таврическом саду, укладывала спать новую куклу, забыла, что когда-то у неё был папа, забыла, как выглядит мир с высоты его плеч…

“Летом снова посадим капусту на Марсовом поле”, – говорила Катри, выкладывая на тарелку квашеную капусту, – “Картошку посадим…”

В ванной теперь стояли банки с маринованной морковью, свёклой, в кухне у окна на полу лежала картошка. Сусанна чувствовала, что уже не умрёт. Но не одно, так другое. Однажды Катри вернулась домой с большим синяком под глазом.

“Валерка”, – объяснила она.

В тот день Сусанна впервые почувствовала этот сладковатый