Кто прислал мне письмо? - Люси Доусон

– Ах, Имоджен! – вздыхает мама. – Ты всерьез думаешь, что именно теперь самое трудное время? Когда Эви исполнится семнадцать, а ты не будешь в полночь находить себе места оттого, что ее нет дома, хоть она и сказала, что вернется в одиннадцать, вот тогда ты станешь тосковать по тому, что есть у тебя сейчас: дочь спит, ухоженная и здоровенькая, в своей кроватке на втором этаже. Боюсь, что с годами легче не становится. Никогда не надо ни от чего опрометчиво отказываться.

Имоджен меняется в лице, недоуменно глядит на маму, разблокируя дверцы машины. Мама открывает переднюю пассажирскую дверцу и весело добавляет, прежде чем сесть на свое место:

– Быть вашей матерью, конечно же, великолепно, но и в той же степени страшно. Заботы никогда не заканчиваются.

Я устраиваюсь на заднем сиденье, чувствуя себя мерзавкой. Ведь я собираюсь до смерти напугать маму лживой неотложной поездкой в больницу. Алиса молча протягивает мне свой телефон, на котором светится огромный список симптомов тяжелых травм головы, включающих потерю сознания (от мгновенной до долговременной), навязчивую сонливость, спутанную речь, судороги шейных мышц, падение зрения, кровотечение из одного или обоих ушей, непроходящие головные боли с момента травмы, рвота с момента травмы, раздражительность, девиации поведения и физические повреждения головы.

Я в растерянности оттого, что понимаю – у меня присутствуют три, если не четыре симптома: «При наличии любых из этих симптомов немедленно обратитесь в отделение экстренной медицинской помощи вашей больницы или позвоните 999 и вызовите “Скорую помощь”».

Алиса забирает у меня телефон, что-то печатает на нем и снова подает мне. «Ты знаешь, что тебе действительно надо в больницу прямо сейчас по симптомам, а не просто из-за твоего безумного плана?» Я никак на это не реагирую и молча возвращаю ей телефон. Сестра сердито отворачивается к окну.

Остаток пути домой проходит спокойно. Имоджен умолкает благодаря маминой резкой отповеди на всю оставшуюся жизнь, Алиса продолжает пялиться в окно, и даже мама, похоже, погружается в самоанализ, вдруг ни с того ни с сего говоря:

– А можно потом будет устроить так, что мы сфотографируемся все вчетвером… и с вашим отцом?

Я жду, пока Алиса разрядит атмосферу какой-нибудь шуточкой, но она молчит, и мамины слова повисают в воздухе, еще больше усиливая общую неловкость. Напряжение не рассеивается, даже когда Имоджен наконец-то подъезжает к моему дому, и мы все выходим. Маленькая терраса так и осталась пристроенной к нему с тех пор, как я купила его в двадцать семь лет. Я не намеревалась возвращаться в город, где выросла. Но после того как встретила Джоша в одном из пабов на выходные, когда заехала к старой школьной подруге, мне вдруг очень захотелось вернуться. Быстро съехав со снимаемой в складчину квартиры в Лондоне, я в спешке переселилась к маме, а потом с такой же быстротой купила собственный дом, словно я планировала это.

Я едва не продала его после того, как Джош оттуда съехал: его отсутствие сделалось почти невыносимым. Я часто лежала на кровати одна, глядя на виднеющиеся из окна нашей спальни крыши домов, и знакомый пейзаж словно переносил меня в тот самый день, когда он там спал. Джош сказал мне в показавшийся бы обычным вечер вторника, что, несмотря на проведенные вместе девять лет, он больше не может окружать меня заботой, какую я заслуживаю, и не хочет мешать мне в том, чтобы я встретила мужчину, который бы пришелся мне по душе и по нраву. Хотя это и не стало для меня неожиданностью, потрясение от того, что Джош произнес все это вслух, заставило меня умолять его остаться хотя бы еще на одну ночь. Видимо, мне казалось, что я смогла бы заставить его передумать. Он очень унизительно для меня положил мои покорные руки себе на грудь, когда мы легли в кровать, и резко повернулся набок. Я всю ночь не сомкнула глаз и беззвучно плакала, обняв Джоша, пока он крепко спал. А когда начало светать, меня охватил ужас, потому что я знала, что больше никогда не смогу его так обнять. Как только Джош проснется, все чары рухнут…

Именно мама убедила меня не делать скоропалительных шагов, когда я принималась плакать всякий раз при открывании ящика, в свое время принадлежавшего ему, пока пыталась перестроить пространство под свою новую жизнь.

– Тебе обязательно полегчает, – твердила она. – Я знаю, ты мне не веришь, но придет время, когда при мысли о Джоше ты станешь вспоминать его любимым, но это будет напоминать эхо, которое не причинит тебе такой боли, какую ты испытываешь сейчас. Переезд в другое место не поможет. Уйти с работы – тоже ничего хорошего. Тебе сейчас нужно постоянство, хватит перемен.

Мама оказалась права. Я сама не заметила, как это произошло, но в итоге возвращение домой после долгого дня становилось для меня успокоением, а не чем-то ужасным. Даже во время нашего с Марком непродолжительного разрыва отношений дом служил мне надежным убежищем.

Но теперь Клодин за одну ночь удалось достичь того, чего со мной не смогли сделать предыдущие несколько лет. Она заставила меня ощутить себя беззащитной в собственном доме. Нанятый ею громила разрушил все. За это я ее ненавижу.

– Я поставлю чайник, – говорит Алиса, когда я опасливо открываю дверь.

Все кажется чужим, словно у дома есть какая-то тайна, которой он не желает делиться. Я стараюсь сбросить ощущение враждебности, осторожно осматривая лестницу, когда еще сильнее сжимаю одной рукой ремешок сумочки, перебрасывая ее в другую руку и ощупывая уголки конверта.

Все на месте.

– Софи, у тебя волосы отцепляются. – Мама поправляет мне локон. – Я серьезно поговорю с Карлом. Мы пять минут как домой вернулись. Идем-ка наверх, нам надо все пришпилить обратно и покрыть лаком, пока прическа не развалилась.

Я неохотно следую за ней и опускаюсь на кровать, ожидая, пока она начнет ворчать.

– Вообще-то она не разваливается. Как ты себя чувствуешь? – Мама садится на стул, где всего несколько часов назад сидел незнакомец, и я отвожу взгляд. – Не пытайся уйти от ответа, Софи. Это очень важно. Если тебе нехорошо, ты должна мне сказать.

Подобную возможность упускать нельзя.

– У меня шея еле двигается, – признаюсь я и чувствую ужас, когда в глазах мамы мелькает тревога. – Но это от напряжения, когда мне мыли голову.

– Что-нибудь еще? – непринужденно спрашивает она, наклонившись и смахнув с пододеяльника воображаемый кусочек марли.

– И голова болит. По-моему, даже сильнее.

– Тебя немного покачивало. Я вот думаю, не вызвать ли нам врача и попросить, чтобы он…

– Нет! – возражаю я. Пока рано. – Все нормально, мам. Просто у парикмахера я…

На пороге появляются Алиса и Имоджен.

– Чай или кофе? – спрашивает Алиса, а Имоджен усаживается на кровать рядом со мной, держа на коленях нечто похожее на шляпную коробку, которую она с довольным видом расстегивает.

– Начинаем макияж! Нельзя носить пятизвездочные прически вместе с такими лицами, что годятся только для общаги. Я накрашу всех. Ты первая, именинница. Ну, и кто к тебе пожалует сегодня вечером? – спрашивает она таким невинным тоном, словно не помогала составлять список гостей. – Может, поставишь сумочку, Софи? Ты с ней целый день ходишь, как приклеившись. Что там у тебя? Жемчужина короны?