Сломанная кукла - Лёка Лактысева

– Никита, вот твой папа. Ты хочешь с ним пообщаться, или скажем, чтобы он уходил?

Молчание. Опущенная голова. Напряженное сопение.  

Вероника вздохнула, кивнула мне головой на выход:

– Уходите, Зиновий Фадеевич. Никита не хочет с вами разговаривать.

Я недоверчиво уставился на нее: неужели она это всерьез?!

– Идите-идите! – женщина снова дала мне понять, что я могу быть свободен. 

Черт! Меня что – выставляют за дверь, как нашкодившего котенка?!

Нет, я, конечно, уйду, но недалеко: только до кабинета заведующего отделением. Пусть он мне объяснит, что тут происходит, и что себе позволяет эта зарвавшаяся девица!

Я встал, пошел к дверям. Уже когда потянулся рукой к дверной ручке, услышал за спиной какой-то негромкий крик и топот маленьких ножек. 

Обернулся. Не поверил своим глазам: Никита бежал вслед за мной.

Я остановился. Мелкий подлетел, вцепился в мою ладонь:

– Не уходи!

Я перевел растерянный взгляд на Веронику. Та кивнула одобрительно – вроде как, разрешила остаться. 

Я присел, протянул к сыну руки. Он подошел, прижался, обнял меня за шею. Я обнял его в ответ. 

– Пойдем гулять? – спросил на ушко. 

– Да… – почти шепотом.

Господи! Как же тяжело дышать-то! Неужто сынуля опять перебрался ко мне в кровать и улегся спать у меня на груди?

– Никита, слезь с меня! Кит! – я попыталась повернуться, но все тело было сковано слабостью, пошевелиться не удавалось. Губы пересохли и еле двигались. – Кит, принеси воды маме…

– Тише, Алевтина, спокойнее! Все в порядке, сейчас немного смочим вам губы, – где-то сверху и сбоку прозвучал незнакомый женский голос. 

К губам прижалось что-то мокрое и холодное. Какая-то тряпица. С нее на язык упало несколько капель воды. Вместе с холодом на губах пришло и понимание, что я не дома. Тогда где я? И где Никита?!

– Кто вы? Где мой сын?! –  я попыталась открыть глаза, но мутная картинка тут же поплыла куда-то в сторону, вызывая тошноту. 

– Не спешите, Алевтина. Вы в больнице. Ваш сын в другом отделении, с ним все в порядке.

– Точно? Вы ничего не скрываете?! Я хочу его увидеть! – я пару раз моргнула, пытаясь прогнать муть, вдохнула поглубже и снова открыла глаза. 

В этот раз мне кое-как удалось сосредоточить взгляд на незнакомом женском лице. 

– Пожалуйста, дайте мне увидеть сына! – взмолилась я.

– Хорошо, но только завтра. Сегодня вам надо еще отдохнуть и окончательно отойти от действия препаратов, которые обеспечивали длительный сон. 

– Сон? Сколько я здесь?!

– Две недели. 

О-о-о…

Мне захотелось высказаться матом, но я не посмела ругаться при строгой женщине в белом халате. Посопела носом, кое-как справилась с шоком, потом все же не выдержала:

– И все это время мой сын тоже был в больнице? Вы же говорите, что с ним все хорошо!

– Да, он практически здоров, не считая последствий пережитого стресса. Отец о нем очень заботится!

– Какой отец?! У Никиты не отца! Я ращу его одна!

Теперь выражение растерянности, граничащей с шоком, появилось на лице врача.

– Но как же?.. он сказал, что вы сами… так, Алевтина, что последнее вы помните?

Я напряглась, начала перебирать воспоминания. 

...рождение Никиты. Выписка из роддома: меня пришла встречать соседка вместе с мужем и двумя своими сыновьями. Ор моей матери в телефонной трубке, когда я попыталась сообщить ей, что теперь у нее есть внук. Первый зубик у Никиты, его первый шаг и первое слово… Прививки, ясли, дни рождения, Новый год… 

Новый год! Совсем недавно!

Потом… не помню.

Стало страшно. Как можно не помнить?!

Уставилась испуганно на врача:

– Последнее, что помню – как отмечали новый год с соседями в общежитии! 

– Хммм… новый год, значит. А сейчас уже конец февраля. 

– Что?! – я хватанула воздух ртом, закашлялась, врач бросилась поить меня водой. 

Наконец, горло отпустило. 

– Что со мной случилось? Как давно? – потребовала я ответа.

– Вас сбила машина. Три недели назад. К нам в клинику вас перевезли две недели назад.

– В к-какую клинику? Я не в Агранске?! – откуда в нашем Зажопинске клиники?

– В Москве. 

– И Никита тут? Сын?

– И он тоже тут, да. Вчера вот приходил вместе с папой, стоял у окошка, смотрел на вас. 

Да что ж такое? Какой еще папа?! Кто выдает себя за отца моего ребенка?! Не мог же Зиновий объявиться? Да и откуда ему знать, что со мной случилось?

– Очень хочется взглянуть на этого папу, – выдавила я мрачно. Да я даже ни с кем не встречалась последний год: не до того мне было!

– Вот завтра и посмотрите. Они и сами рвались к вам прийти, но я запретила. Давайте-ка, отдыхайте, набирайтесь сил. Я зайду позже. 

Врач поправила какие-то проводки, трубки и вышла. 

Я осталась наедине со своими мыслями.

Мысли были панические! 

Я что – потеряла память? Всю, или только часть? Смогу ли я работать? И знают ли соседи и коллеги, что со мной произошло? Вдруг все решили, что я забрала сына и уехала, никому ничего не сказав?! Могли ведь и уволить за прогулы! 

Господи! Да я сойду с ума, если в ближайшее время не получу ответов на свои вопросы и не увижу Никиту – живого и здорового! 

До вечера время тянулось невыносимо медленно. Я против воли то и дело засыпала. Меня, словно сговорившись, постоянно будили: приходили какие-то специалисты, о чем-то расспрашивали, сгибали мои руки и ноги, кололи кожу иголками и махали перед носом резиновым молотком. Потом говорили что-то умное, что пролетало мимо сознания, обещали, что я обязательно поправлюсь, и уходили.

Вечером заботливая санитарка или медсестра, которая представилась Валентиной, принесла ужин: куриный бульон. Наверное, он был хороший. Во всяком случае, выглядел золотистым, прозрачным. Однако мой желудок принимать его отказался: меня вывернуло после третьей ложки.

– Ну, ничего, ничего. Потихоньку начнешь есть, – бормотала Валентина, убирая испачканную пеленку с моей шеи. 

До утра я продремала, изредка просыпаясь от больничных шумов: где-то за стенами кто-то ходил, переговаривался, по полу катали что-то тяжелое, над ухом попискивали какие-то аппараты. На лицо давила маска из прозрачного пластика. Врач объяснил, что через нее мне подают кислород.