По дороге к манговому дереву - Дарья Попович

поправил костюм, постучал по столу своими отполированными ногтями, покрашенными бесцветным лаком, и вышел.

— Закроем окно, — обладательница конского хвоста стала силой давить на раму, которая не поддавалась. Окно сопротивлялось ей, как будто хотело впустить в комнату черноту и сырость.

— Ты подвезёшь меня сегодня? — Бурова посмотрела на неё и снова уткнулась в монитор.

— Он ещё ездит на твоей машине? — её теперь единственная коллега заботливо подошла к ней. Затем выражение заботы на её лице сменилось каким-то предвкушением:

— Твой муж не боится, что у тебя другой?

Бурова вздохнула:

— Скорее я боюсь, что он уйдёт. Если уже не ушёл. Прямо сейчас, пока я сижу здесь.

Девушки переглянулись. Набрав в строке почту начальника, которому подчиняется их начальник, Бурова подняла руки над клавиатурой, застыла на какой-то момент, но после этого принялась решительно и даже злобно стучать по клавишам.

«… довожу до Вашего сведения, что мой непосредственный начальник Юсупов Владимир Юрьевич не является на работу … Он перекладывает на меня свои прямые обязанности, заключающиеся в составлении отчётов…».

Закончив письмо, она взглянула на коллегу с конским хвостом. Та кровожадно заулыбалась.

На следующий день Юсупов потерянно ходил по кабинету, спрашивая девушек, кто мог так «настучать на него». Они пожимали плечами. Девушки старались не улыбаться, пока он не собрал последние вещи, взяв со стола ручку, которую так любил бесцельно крутить в руке.

Сразу после увольнения Юсупова, в центр адаптации стала приходить женщина в синей форме. Оказалось — прокурор. Так, по крайней мере, она представлялась, когда показывала свой документ у входа в здание.

«Сейчас один из наших сотрудников, уже бывших, проходит по делу о коррупции… Надо подготовить серию публикаций, чтобы показать социальную значимость того, что делают наши учёные. Мы должны как-то перекрыть негативные публикации, которые, возможно, будут из-за этого сотрудника», — как-то сказал мне редактор.

Однако за публикации мне платили символически: газета выходила раз в месяц. Скандал с начальником хоть и порадовал, но он никак не помогал мне в поисках новой работы.

Доминик подкармливал меня в университетской столовой, чтобы я спокойно сдавала зачёты и писала диссертацию без чувства голода.

Раз в неделю я ходила на собеседования. В турфирмах девушки сочувственно кивали, говоря, что хотят обратиться ко мне. По выражению их лиц не было понятно: искренни ли они. В одной из турфирм вспомнили мою экскурсию с группой французов. Вздыхали: ближайшая группа вряд ли приедет — такая ситуация сейчас в мире!

В различных изданиях и на интернет-порталах меня сначала хотели брать. Так мне казалось. Но услышав про магистратуру, напряженно всматривались в меня: зачем она мне? Один белобрысый парень минуты три смеялся: его сотрудники пришли в журналистику, едва окончив школу! А тут — магистратура!

Доминик ходил со мной везде — на собеседования, из здания — в здание. Когда мне предложили помочь двум школьникам с программой по английскому, он провожал меня от подъезда до подъезда. Как-то по дороге я обмолвилась, что не умею готовить.

— Tu ne peux même préparer de la pomme de taire70? — он засмеялся, откинув голову, широко открыв рот. Сейчас мы пойдём на кухню в его общежитие. Он научит меня жарить картошку по рецепту его страны.

Электрическая плита нагревалась долго. Он принялся очищать картофелину, натирая её металлической губкой под струёй воды:

— До тюрьмы я не был настолько верующим. То есть иногда мог пойти в церковь. Уважал ритуалы, не более. Но только в тюрьме, глядя в крошечный просвет, начал по-настоящему молиться. Мне дали Библию, потому что я умел читать. Многие не умели. Я переписывал из Библии песни для богослужений, чтобы мы могли их петь. Я подумал: вот идиот же я был! Ведь я ходил на хор в школе, но не выучил ноты! Во время службы мы зажигали большую парафиновую свечу: электричества не было, — Доминик достал телефон и стал показывать мне каких-то людей, рассказывая про каждого: кто и как попал в тюрьму.

— У нас в общине был старенький дедушка. Мы называли его "bébé" — «ребёнок». Всё, потому что однажды во время молитвы ему явился Христос и сказал: для меня ты — всегда ребёнок, будь тебе 80, 90 или 100 лет, — он увеличил фотографию лысого старика с беззубой улыбкой.

Ломтики картошки становились похожи на осенние листья. Три желтка между ними напоминали кратеры вулкана. Ломтики помидора сжались на сковороде. Я хотела выключить плиту. Рано! Это нельзя есть, пусть ещё жарится. Он стал говорить, как всё-таки важно научиться готовить. И почему я не умею? Ну, пока он есть, он приготовит.

— Через некоторое время после того, как меня арестовали, пришли за моим отцом, — Доминик всегда говорил по-французски. Говоря об отце, он употреблял холодное "père".

— Это начитанный человек, — если так переводится «Il est très littéraire». — Он преподаватель литературы. Но… почему он не разговаривал со мной? Почему он не пытался понять, зачем я от него ухожу? — на лице Доминика появлялась болезненная морщинка.

— Когда он садился в комнате, я выходил. Потому что не выношу дыма сигарет. А он курил. Неужели он не мог спросить себя: почему сын уходит? Или спросить меня об этом? Нет! Он продолжал курить. А я не мог сидеть рядом, — запах картошки прерывает эти воспоминания.

Перед едой Доминик молится. Он соединяет ладони, закрывает глаза и начинает беседовать с Богом вслух. Его молитва — всегда разная. Он добавляет туда просьбы о здоровье кого-то из знакомых, благодарит Бога за саму возможность есть эту пищу, вспоминает что-то ещё… Доминик уверен: своя молитва — всегда искреннее.

Такой разный Бог

С тех пор по утрам, после моих репетиторских занятий, мы ели в общежитии. Затем шли в лабораторию — каждый писать свою диссертацию. Я — магистерскую. Он — кандидатскую. Вечером — столовая и лекции. Иногда перед ними — собеседование или интервью с очередным учёным или студентом.

В тот день комендант суетилась.

— Это вы! — она увидела меня у лифта. — Может, вы и в этот раз нам поможете? — мы поднялись на третий этаж. В коридоре выстроились студенты: китаянки, девушки в парандже и в длинной одежде и… одна русская семья с девочкой лет пяти.

— Когда приедет? — спросила коменданта полноватая русская женщина, прижимая к себе дочку.

— Уже должен. В это время пробки, — комендант провела меня в комнату. Прижавшись друг ко другу, на кровати сидели девушки. От нашего появления они вздрогнули. Где я их видела?

— Они говорят: мы стираем какой-то рисунок, который соседка начертила мелом. А он появляется, — комендант показала