Библия-Миллениум. Книга 2 - Лилия Ким

Соломон горячится. Женщины улыбаются и переглядываются. Одна целует его. Другая спускается ниже. Затем обе целуют и ласкают его член.

— Вот так, умницы… — Соломон откидывается на подушки, держа их за волосы и управляя их движениями.

Полузакрытые жалюзи, круглый стол, кондиционер создают ощущение свежести и прохлады — как в вентилируемом склепе. За столом сидят Вирсавия, Нафан и прокурор.

Нафан описывает преимущества объединения их семей. Прозрачно намекает на возраст дочери прокурора, тот при этом болезненно дергает плечами. Этот человек — редкая сволочь, отличающаяся странной патологической жестокостью, — любит своих детей.

— В нем есть что-то очень животное… — охарактеризовала Вирсавия Соломону будущего тестя.

Нафан говорит и говорит. Все очень разумно и логично.

— Но ходят слухи о том, что… что наследие Давида несколько истощилось и расшаталось, — поднимает палец вверх прокурор.

— Да, это так, — моментально признает Нафан. — Но, во-первых, чтобы оно испарилось окончательно, Соломон должен безумствовать еще лет сто, — Нафан поднимает брови и улыбается. Квадратное лицо прокурора складывается в ответную улыбку. — А во-вторых, будь все по-прежнему, вряд ли мы бы к вам обратились, — Нафан ставит жирную точку.

— Думаю, мы договорились, — отвечает прокурор. Его лицо принимает обычное бульдожье выражение. Он отлично осознает, что Вирсавия и Нафан, мягко говоря, пожилые люди, а Соломон не интересуется делами.

День свадьбы назначен.

* * *

Дикая круговерть. Соломон не спрашивает имен женщин, беспрестанно отсасывающих его семя. Бешеная скорость, громкая музыка.

— Карусель! Это карусель! — кричит он с обрыва. Женщина удивленно поднимает глаза, выпуская изо рта его член. — Не останавливаться! — он слегка шлепает ее по голове. Она возвращается к прерванному занятию.

— Моя жизнь — это карусель… — печально заключает Соломон, опираясь на горячий капот машины. Эрекция пропадает. Он устал. — Бесконечно вертящиеся огни. Я даже не перебираю ногами. Просто мчусь по кругу… Пошла вон! Глупая шлюха! Дура! — кричит он ей вслед. Женщина отбегает на безопасное расстояние.

— Импотент! — больно впивается ему в промежность.

Соломон заводит машину и уезжает.

— Сволочь! А деньги?! — женщина прыгает на месте от злости, топает ногами и, видимо, осыпает его оскорблениями.

Первый раз в жизни Соломон почувствовал себя легко. Ничего никому не должным.

— Шлюх надо иметь и выкидывать, — говорит он своему отражению в зеркале. Что-то неуловимо меняется в его глазах. — Я ничего никому не должен.

* * *

Толпы гостей как морской прибой — одни подходят, поздравляют, трясут руки новобрачным, откатываются, следующие, следующие…

Голоса сливаются в равномерный гул. Соломон смотрит на женщину, которую только что объявили его женой. Как во сне. Ему кажется, что он совершенно посторонний наблюдатель, не участвующий в этом. Он целует невесту холодно, она отвечает тем же.

Они входят в дом, подаренный им ее отцом. Все усыпано цветами, розовые лепестки образуют дорожку, по которой они должны прийти на ложе любви. Соломон идет вслед за ней по лестнице.

«Как она торопится!» — проносится в его голове. Он же старается идти медленнее. Она распахивает двери спальни.

На огромной кровати лежит обнаженный мужчина. Белые длинные волосы падают на его плечи, он лежит, слегка раздвинув ноги.

— Наконец-то, — говорит он жене Соломона, — та почти бежит к нему. Огромный член встает у Соломона на глазах, и он не в силах оторвать от него взгляда. Жена, раздеваясь на ходу — платье, кринолины, бюстгальтер сыплются к ее ногам, — подходит к Соломону и обнаженной огромной грудью выталкивает его за порог. Захлопнувшиеся створки двери слегка ударяют его по носу.

Он стоит перед дверью спальни. Изнутри слышится веселая возня, сопение, стоны, смех, громкие поцелуи…

Соломон поворачивается, одеревеневшие ноги плохо сгибаются. Ависага… Он идет быстрее, почти бежит. В эту ночь он не может быть без женщины.

Машина сносит калитку у дома Ависаги.

— Открой дверь! Открой мне дверь! — он бешено колотит ногами в огромную дубовую поверхность.

— Соломон? — раздается голос из окна. Ависага, голая, высовывается со второго этажа.

— Пусти меня, или я все тут разнесу!

— Не ори, соседей разбудишь… — ворчит она.

Лихорадочное возбуждение постепенно оставляет Соломона. Когда Ависага открывает дверь, он тяжело опускается к ее ногам.

— Что тебе нужно? — холодно спрашивает она.

— Ты… — Соломон покрывает поцелуями ее ноги, поднимаясь все выше. Она отстраняется от него.

— Ты же сегодня женился, по телевизору показывали, — говорит она. Но Соломон не слышит. Вожделенный туман, о котором он всегда мечтал, охватывает его. Страсть! Вот она… Он жадно впивается губами в ее тело. — Соломон, оставь меня! — Ависага кричит и отбивается, но он не слышит ее. Опрокидывает на ступеньки лестницы, одновременно с этим пытаясь в нее проникнуть.

— Соломон! Нет! Я запрещаю! Остановись! — ее протесты и нежелание еще больше распаляют его. — Соломон! Я беременна! — последние слова действуют на него как ведро ледяной воды.

— Что? — тут он впервые замечает, что плоский живот Ависаги немного выдается вперед. Соломон положил на него руку. Твердый… — Это мой ребенок? — неожиданно вырывается у него с ноткой утверждения.

— Нет, конечно, — Ависага поднимается и завязывает халат. — Ты был со мной больше двух лет назад.

Соломон вышел из дома. Машина медленно ехала по шоссе. Тишина обхватила его со всех сторон. Тишина, как это волшебно — никаких звуков, дорога убегает вперед и теряется в тумане.

— Все какой-то бред, — шевелит губами Соломон, чтобы не нарушать тишины. — Для чего я жил? Бред…

Соломон не видит дороги, дни его жизни проходят перед глазами, голова начинает кружиться от обилия одинаковых ярких картинок, несущихся все быстрее, и тошнота, ужасная тошнота охватывает его.

Соломон очнулся от сильного удара. Машина съехала в кювет. Он вылез, кровь тоненькой струйкой стекала с его виска. Зажав голову руками, Соломон сел на насыпь. Ритмично покачиваясь из стороны в сторону, он сжимал голову руками все сильнее, чтобы выдавить эту дурацкую круговерть картинок… Нарастающий стон перешел в крик. Соломон кричал и кричал… Но тишина, вечная, необъятная, огромная тишина глотала его крики, даже не морщась. Холод заставляет его свернуться калачиком. Соломон снова почувствовал себя маленькой белой пылинкой, потерянной в бескрайнем, бесконечном гробе отца.

* * *

— Соломон… — кто-то беспокойно шевелил его за плечо. Незнакомый мужчина склонился над ним, лицо выражало подлинную тревогу.