Зов пространства - Джон Уиндем

В конце концов я осторожно приподнял голову. Но «Фигурао» так и не увидел, только тучу пыли и в ней — алое пламя.

Я все еще ждал. Ничего не происходило, лишь таяла туча — песок оседал, пыль рассеивалась. Через несколько минут я отважился встать и, почти не отрывая глаз от места катастрофы, вернулся к платформе. Она наполовину зарылась в песок, но осталась невредима.

Я благополучно поднял ее, накренил, чтобы сбросить песок, отогнал на безопасное расстояние и опустил на землю. Дольше часа я прождал, сидя на платформе. Пыль редела, все отчетливей виднелся серебристый корпус корабля и огонь, непрестанно бьющий из дюз.

Вероятно, от первого удара о грунт здорово приглушился основной двигатель, иначе корабль улетел бы намного дальше и пламя било бы намного сильнее. И все-таки я не исключал возможности взрыва. И понятия не имел, на сколько еще хватит топлива при такой подаче. Регулировать его давление после удара Камилло уже никак не мог, даже если и пристегнулся к койке. У него не было ни малейшего шанса спастись. В таких переделках люди не выживают. Даже карданные механизмы коек не выдерживают.

С этими мыслями пришло страшное понимание: взорвется корабль или нет, но я теперь — один!

И почти в тот же миг я ощутил враждебность пустыни, обступившей меня со всех сторон. В душу снова проник кошмар великого одиночества…

Я снял с платформы купол, расстелил на песке, накачал воздухом. Как бы ни был он жалок, но все-таки дарил иллюзию убежища, отгораживал от угрюмого взора пустыни, ненадолго отваживал навязчивых чудищ.

Смеркалось. Вскоре исчезло маленькое красное солнце, засияли созвездия — знакомые, ибо по меркам небесного свода путешествие с Земли на Марс — всего лишь блошиный скачок. Но однажды над человеком зажгутся другие звезды. В это я верю свято, хоть и представляю, как нескоро это произойдет…

Воцарилась ночь. За крошечными оконцами купола все утонуло во мгле, кроме маленькой алой точки в нескольких милях от меня. Это все еще горели основные дюзы «Фигурао».

Я сорвал обертку с сухого пайка. Голода не было, но привычное занятие — еда — сама по себе возвращала силы, и вскоре меня немного отпустило. Я понял, что еще способен бороться…

И вдруг ощутил тишину.

Я снова глянул в окно — ракетные дюзы больше не светились. Ничего не осталось, кроме мглы и звезд. И безмолвие, какого не бывает нигде на Земле. Не просто отсутствие звуков — осязаемая, как сама смерть, тишина. Она заползала в уши, раздирала мозг, а тот пытался отгородиться несуществующей какофонией: далеким боем колоколов, близкими вздохами, тиканьем часов, невесть откуда доносящимся завыванием…

Почему-то вспомнился отрывок из стихотворения — дед любил повторять его вслух:

…Я слышал, как звезду звала

Ее далекая сестра

Полночным писком комара…

И показалось, будто я тоже слышу звездный клич — беззвучный, бессловесный, но — ободряющий…

Господь свидетель: лежа калачиком в убогом куполе, я так нуждался в ободрении… В небесах перекликались звезды, но в пустыне вокруг меня рыскали ночные ужасы. Люди — странные создания. Когда нас много, нам сам черт не брат. Но в одиночестве человек слаб и беззащитен. Выуженный из пруда объединенной силы, он задыхается, он корчится в ужасе…

А может, это голоса сирен? Нет. Я верю: это зов судьбы. Он манит не на рифы, а в открытое море. За пределы… Я знаю, мы пойдем на этот зов, мы должны идти… Только не так, как сейчас… Боже! Только не в одиночку…

Над горизонтом встало крошечное солнце, точно рыцарь в сияющих латах, и я едва подавил искушение благоговейно преклонить колени, ведь оно отогнало — пусть не совсем, но довольно далеко, — ужасы, что всю ночь ощупывали меня ледяными пальцами. Меня уже не так страшило беспределье за стеной купола.

Я так и не позавтракал — пожалел времени. Мне не терпелось вернуться под защиту корабля. Дрожащими руками я надел шлем, взгромоздил купол на платформу, поднял ее на несколько футов и на максимальной скорости заскользил над песком к «Фигурао». Две ноги треножника были истерзаны и скручены, третья — оторвана совсем, а вот корпус, как ни удивительно, почти не пострадал. Лежал он неудобно: чтобы добраться до воздушного шлюза, понадобилось смести уйму песка. В этом мне основательно помогли дюзы платформы, но пришлось и руками потрудиться.

Замок, слава Богу, на этот раз не упрямился. На борту я почти не нашел повреждений, только бедолаге Камилло очень не повезло. Потом я даже немного гордился собой — мне хватило самообладания, чтобы вынести его наружу и похоронить, как Рауля.

Да иначе было и нельзя — если б я не заставил себя сразу, потом ни за что бы не смог… Короче говоря, я кое-как справился и поспешил назад.

А затем наступил провал… большущая дыра в памяти, если верить часам с календарем. Кажется, я пытался отремонтировать передатчик. И еще зачем-то разместил по всему кораблю лампы, чтобы из каждого иллюминатора падал свет.

Платформа так и лежала снаружи, правда; не совсем на том месте, где я ее оставил. Было вроде еще что-то странное… Не знаю… не могу вспомнить…

Может, кто-нибудь заглянет на огонек?..

Еды у меня вволю, почти на три года… Еды-то вволю, а вот воли…

Тут еще письмо для моей дорогой Изабеллы. Передайте ей, пожалуйста…

Пробежав глазами радиограмму, Джордж Трун придвинул бумагу по столу к заместителю. Артур Догет взял ее, прочел и после некоторых раздумий кивнул.

— Ну что ж, значит, все открылось, — произнес он не без удовлетворения в голосе. — Чего б я не отдал, чтобы заглянуть в сегодняшние бразильские газеты. Апоплексический удар — это, пожалуй, самое мягкое сравнение. Воображаю картинку: двести миллионов бразильерос кипят от злости и требуют от правительства немедленных действий. Что теперь будет, как думаешь?

Трун пожал плечами:

— Нас это все мало касается. Даже миллион миллионов разъяренных бразильерос никак не повлияет на космическую арифметику. Придется им дожидаться нового сближения планет. А пока, надо думать, власти отдадут толпе на растерзание несколько министров и заявят, что уже намыливают веревку для преступников.

— Их счастье, что продержаться надо всего полгода, — заметил Артур. — Даже не представляю, как это они до сих пор ухитрялись хранить тайну. В общем, мы их обставили, и это самое главное. И ничего они теперь с нами не сделают.

— Верно, — кивнул Трун. — Ничего не сделают.

Оба повернули головы, будто сговорились одновременно посмотреть в окно. Там был обыкновенный венерианский день. Куда ни глянь, светящийся белый туман; из-за ветра, дувшего со скоростью двадцать миль в час, постоянно менялась видимость, но почти всегда удавалось разглядеть редкие и высокие заросли «тростника» — они начинались в сорока ярдах от купола. На ветру растения слегка пригибались и покачивались, чем-то напоминая жесткие волосы.