Куриный бульон для души. Все будет хорошо! 101 история со счастливым концом - Эми Ньюмарк

Да, несложно быть благодарной, когда карман полон денег и над головой сияет солнце, но к такому я была еще не готова. Что теперь, Боже? Я ведь только первый день исполняла свое предназначение.

И тут я догадалась. Бог отправил меня в «Костко» не за туалетной бумагой, а вся эта благодарность была лишь разминкой. Он хотел, чтобы я почувствовала силу момента.

Я все неправильно понимала. Спрашивать надо было не «Боже, что мне делать?», а «Боже, где мне быть?».

Будь здесь. Живи моментом. Просто будь.

Глубоко вздохнув, я обняла мужа и растворилась в тепле его тела. Принимая этот момент таким, какой он есть, я осознала, что у нас всегда будет только здесь и сейчас. Теперь я решила всегда быть благодарной, не терять веры и жить моментом. Верить – значит знать, что луна всегда полная, даже если видишь только тонкий месяц или не видишь вообще ничего. Теперь, понимая это, я не сомневалась, что у нас все будет хорошо.

Мне следовало бы молиться чаще. Но две недели назад я все же молилась, когда моего мужа Боба с сильной болью в груди увезли на «Скорой» в больницу Кейп-Кода.

Есть удивительная простота и чистота в словах «Я люблю тебя», которыми люди обмениваются, возможно, в последний раз. В это мгновение все остальное – все мысли, все поступки, все другие сферы твоей жизни – отправляется в корзину «Какая разница?».

Я хочу рассказать вам кое-что очень важное. Нет ничего особенного в том, чтобы позвонить в «Скорую». Вы звоните. Они приезжают. Гудят сирены, но вы радуетесь им. Фельдшеры не тянут, чтобы удостовериться, что что-то не так.

Боб лежал на диване и видел, как мне нелегко своим хриплым голосом быстро отвечать на их вопросы. Дышала я тоже с трудом. Он одними губами сказал: «Прости» – отчего мне, конечно же, стало лишь хуже. А потом его забрали.

Через десять минут я уже шла по больничной парковке, повторяя про себя: «Только не дай ему умереть».

И мои молитвы были услышаны.

Я радостно села в кресло возле его койки. Судя по всему, проблема была не в сердце. Мы оба светились от счастья.

Сестра размещала электроды ЭКГ-аппарата на груди у Боба. Когда она расстегнула ему рубашку, он взглянул на меня и засмеялся. Тут я вспомнила о его недавнем решении закрасить седину в бороде. Опасаясь сделать только хуже, он сначала попробовал покрасить волосы на груди, из-за чего теперь весь был в коричневую крапинку. Сестра хранила невозмутимое молчание, хотя мы с Бобом едва сдерживали хохот.

– Что вы сегодня ели? – спросила она, прежде чем взять кровь.

– Мармелад, – ответил Боб и окончательно потерял в ее глазах свой статус взрослого человека.

После ЭКГ ему сделали рентген. Потом выдали маленькую пластиковую баночку для анализа мочи. Он чертовски долго не выходил из туалета.

– Ты что так долго? – спросила я, когда он наконец-то вернулся в палату. – Разве у них нет фривольных журналов?

– Это не такой анализ, – ответил он, озираясь по сторонам в надежде, что меня никто не слышал.

Все шло хорошо, пока мы не поехали домой. Боб чувствовал себя нормально и сам сел за руль, но на полпути я заметила, что он опять коснулся груди.

– Что такое? – испуганно спросила я.

Он ощупывал грудь:

– Они забыли там эти штуки.

– Какие штуки?

– Мне закрыли соски, чтобы на снимках не спутать их с уплотнениями. Но накладки приклеились намертво – никак не могу их снять.

Я запаниковала:

– Снимай скорее! Что, если мы попадем в аварию? Что люди подумают, когда увидят?

Протянув руку, я попыталась оторвать накладки. Боб съехал на обочину и остановился.

И вот я уже лежала у Боба на груди, зарывшись носом промеж его сосков, и пыталась сорвать злополучные накладки. Мимо прошли родители с тремя детьми. Заглянув в нашу машину, они перекинулись парой слов и поспешили ретироваться.

Я учусь молиться чаще. В последнее время я поняла, что молитвы нужно выбирать с умом. «Действительно ли это важно?» – спрашиваю я себя и отбрасываю все незначительное и излишне эгоистичное. Возможно, молитва для меня – это способ оценки, который позволяет понять, что важно, а что нет.

Скажу вам еще кое-что. Большинство вещей, которые в ужасные мгновения на рубеже жизни и смерти отправляются в корзину «Какая разница?»… остаются там навсегда.

Если уж разобраться, именно там им и место.

Я не обращала внимания на изменения в поведении моей матери до того момента, пока ей наконец не поставили диагноз «болезнь Альцгеймера». Я привыкла вполуха слушать истории, которые она повторяла снова и снова, и вставлять недостающие слова в ее предложения.

Думаю, я могла бы и дальше отрицать очевидное, если бы ее ненадолго не положили в больницу. В ту ночь она, похоже, проснулась и не поняла, где находится, и сестры в конце концов нашли ее в коридоре. Последовала консультация невролога, и доктор сказал мне, что у мамы средняя стадия болезни Альцгеймера.

Мы сидели в переговорной комнате больницы, и врач был очень добр к нам. Он объяснил, что при деменции память уже не восстанавливается, как после инсульта. Мне показалось, что я это поняла, но в последующие месяцы мне не раз приходилось сдерживаться, чтобы не сказать: «Я ведь уже говорила!»

Мама поселилась с нами после выхода на пенсию. Мы крепко дружили, и она вела довольно независимую жизнь, полную интересных занятий. Все это изменилось в одночасье, как только прозвучало единственное слово: «Альцгеймер».

Мгновенно забыв о счастливых, активных днях, я оказалась в ловушке мыслей об испытаниях, которые нам предстояли. Пока я слушала и принимала диагноз, в моем сознании произошел сдвиг: вместо того чтобы дружить с мамой, теперь мне нужно было о ней заботиться.

Каждый день таил в себе новое открытие: я узнавала, что мама знала и что уже не могла вспомнить. К примеру, у меня внутри что-то оборвалось, когда я поняла, что она больше не может читать инструкции. Она стояла перед микроволновкой, держа в руках замороженные полуфабрикаты, и не знала, что с ними делать. В тот же день я поняла, что кто-то должен с ней сидеть, пока я на работе. Только так я могла убедиться, что она сможет поесть, пока меня нет рядом.