Крейсерова соната - Александр Проханов

Плинтус изнывал под ласками водяного страстного зверя. Самка, по пояс в воде, обнимала его, наваливалась млечной теплой грудью, целовала тонким изящным ртом. Соскальзывала вниз, обвивала торс, нежно целуя в пах. Плинтус, закрыв глаза, издавал сладостные курлыканья. Его зоб трепетал, приобретя раскаленно-алый прозрачный цвет. Сквозь стенки просвечивали кумранские свитки и щипчики для снятия нагара, которые он проглотил в раннем детстве.

Игрища в бассейне продолжались долго, в то время как наверху, в торжественном гулком соборе, шла панихида, пылали свечи, диакон разрывал истомившиеся сердца громоподобным рыдающим рыком. Утомленные дельфинихи вяло уплыли в аквариум. А вкусившие услад купальщики, в засосах, оставленных страстными, неосторожными подругами, отправились в душевую, где выяснилось, что Мэр и Плинтус, в отличие от легкомысленного Буранчика, предпочли безопасный секс.

Расходились дружески пожимая руки. «Мерседесы» выносили их из подземных стоянок, из-под пластмассово-белых стен собора. Мчали в разные края Москвы, окутанной осенним сиянием.

Через час в рабочий кабинет Модельера вошли разведчики из спецслужбы «Блюдущие вместе». Служитель, похожий на голубоглазого инока, подававший Мэру и Плинтусу морковный сок. Горбоносый, испанского вида, скотник, присматривающий за андалузскими быками. Бородач из бассейна, все еще чуть влажный и пахнущий хлоркой. Все трое выложили перед Модельером аудиокассеты с записями разговоров. Потирая ладони, не торопясь ставить их в портативный проигрыватель, Модельер поглядывал на кассеты, приговаривая: «Нуте-с, нуте-с…»

Аня сидела в сумерках занавешенной комнаты, у изголовья своей кровати, в которой спал неведомый пришелец. Плед на его груди тихо вздымался и опускался. Слабо золотилась приподнятая бровь. На лбу, словно звезда, багровел незаживший ожог. Лежавший перед ней человек хлебнул горя, которое запечатало ему уста, залепило глаза и уши, пометило множеством ожогов и ссадин. Горе гуляло по родной земле, заглядывало в каждый дом, в каждую душу, и люди повсюду горевали, кто тихо, обливаясь беззвучными слезами, кто криком крича, колотясь головой о стену. Но мало кто слышал друг друга. Аня, разнося по домам конвертики писем, соединяла это разрозненное горе в клетчатое покрывало.

Она и сама горевала, сама нуждалась в сочувствии. Ей хотелось сесть под горящую вечернюю лампу, положить перед собой стопку чистых листов и писать одно бесконечное, печальное и сладостное письмо о своем одиночестве, о своей несостоявшейся жизни, о неслучившемся счастье. Отправить письмо в окружавшую ее пустоту, откуда никогда и никто не пришлет ей ответ.

Из храма трое заговорщиков, утонув в благоухающей, замшевой глубине машин, направились каждый к своей заветной цели.

Буранчик помчался в Звездный городок на встречу с космистами, которые готовились спалить над Москвой орбитальную станцию «Мир»…

Плинтус торопился домой, в тишину кабинета, где ждала его почти завершенная книга «Мед и пепел» – о сладостных демократических иллюзиях, которыми как акридами питались отважные и честные либералы, и о горьких угольках, в которые превратил эти мечтания жестокий и коварный Счастливчик…

Мэр поехал в Думу, где разгоралась жаркая политическая схватка между его сторонниками и депутатами пропрезидентских фракций.

Обе стороны, обладая почти равными возможностями в Думе, мерились силами, стараясь провести каждый свою версию важнейшего для России закона.

Президентская версия звучала так: «Сокращение народонаселения России до пятидесяти миллионов человек». Версия либеральных сторонников Мэра звучала иначе: «Сокращение народонаселения России до шестидесяти миллионов человек, с последующим замедлением темпов падения». Исход голосования определял расстановку политических сил в стране и мог, в случае успеха либерально настроенных фракций, серьезно повлиять на рейтинг Президента.

Здание Думы на Охотном ряду было построено в стиле тяжеловесной сталинской мебели. Напоминало огромный каменный диван или дубовый комод, в котором твердый и властный резец выточил герб СССР. Когда-то здесь размещался супермозг большевистской экономики. Многоумные государственники запускали заводы, города, электростанции. Планировали расходы на мировую революцию, освоение планет, достижение человеком бессмертия. Теперь этих утопистов и тоталитарных мыслителей сменил депутатский корпус новой, свободной России. Политические споры, блеск идей и воззрений, цветущее разнообразие партий и лидеров составляло гордость молодого российского парламентаризма. Однако и он себя исчерпал. Был готов уступить место просвещенной монархии. Счастливчик, замышлявший восхождение на престол, больше не нуждался в парламенте, как не нуждается в вялых желтых лепестках созревший огурец. По замыслу Модельера, большого знатока музеев и ревнителя театральных действ, здание Думы должно было превратиться в Музей российского парламентаризма. Для этого сохранялась вся атрибутика Думы, кабинеты и залы, буфеты и туалеты. Но места в овальных рядах зала заседаний должны были украсить восковые фигуры депутатов последнего созыва. Они же, восковые копии депутатов, размещались в кабинетах у телефонов и компьютеров. Они же стояли в очереди перед буфетными стойками. Некоторые же, из мягкого воска, располагались в туалетах и в комнатах для интимных свиданий.

В гаданиях об исходе предстоящей борьбы Мэр сквозь служебный вход проник в Думу. Обосновался в секретной комнатке, где с помощью монитора предполагал следить за думской дискуссией, а по специальному видеоканалу мог посылать сигналы и знаки своему тайному стороннику спикеру. Согласно странной депутатской манере давать спикерам клички животных, нынешний спикер носил необидное прозвище Утка, тогда как его предшественник именовался Рыбкой. Мэр включил монитор и сигнальный видеоканал, не ведая, что недалеко от него, в подобной же комнатке, разместился Модельер, – зажег экран монитора, послал по видеоканалу приветствие спикеру Утке.

Зал для голосования был полон. Слишком важен для судеб страны был поставленный на обсуждение закон. Всплески страстей, самые первые, как брызги шампанского перелетали над рядами, где некоторые депутаты уже показывали друг другу кулаки. Как всегда, златоглав и златопер был горделивый орел, разрываемый надвое вечным имперским сомнением «или-или». Спикер, хотя и с одной головой, мотал глазами между двух портативных экранов, где Мэр и Модельер показывали ему – один «утку на вертеле», другой «утку по-пекински». Над орлом, между двух корон, не выпадая из общей имперской стилистики, красовался рейтингомер в виде перста небесного, указывающего на танцующие цифры «8» и «1». С этим символом власти через электронную систему соединялись кнопки для голосования, дабы каждый депутат мог видеть, как Дума влияет на популярность первого лица государства. Кнопки находились вблизи от пола, чтобы депутаты могли голосовать большим пальцем левой ноги, для чего им выдавалась специальная обувь, из которой выглядывали разнообразные большие пальцы: изысканно-хрупкие, аристократические, с аккуратно подрезанными ногтями, характерные для фракции «Яблоко»; или грубые, рабоче-крестьянские, в волосах, мозолях, с могучими ногтями, выдававшие в их владельцах коммунистов или аграриев; или же дамские, с нежным педикюром разных расцветок, от перламутрово-голубого, у дам-либералок, до огненно-красного, у феминисток. У некоторых депутатов пальцы вовсе отсутствовали, и наружу выступал краешек копытца, или птичий коготь, или лягушачья перепонка, чем особенно отличались члены ЛДПР. В остальном же на кнопках были пальцы, чуткие, нервные, иные в обручальных колечках.