Музыка войны - Ирина Александровна Лазарева

– Что же? – насмешливо сказал я, остановившись прямо напротив нее и впившись в ее лицо холодными глазами.

– В самом деле, такое ощущение, что ты меня испепелишь взглядом сейчас за то, что я говорю…

– Да нет, ну что ты, в самом деле. Каждый человек имеет право на свое мнение.

– Ну так вот. Что хотела сказать тебе… Я чувствую, будто все мы едва уцелели после страшного пожара, который смел все на своем пути. Мы долго бедствовали и жили впроголодь, во всем себе отказывая. Но вот пришел другой правитель, и мы стали строить и строить, наводить порядок, выметать золу и уголь… Стройке конца и края не видно, но и пожар был страшен, и не действующая власть в ней виновата. Так если стройка идет, если нет застоя, так чем же мне быть недовольной? Почему я должна проклинать нашу власть?

– Проклинать ее нужно прежде всего за то, что она все разворовывает, за олигархат, за враждебную политику в отношении соседних стран…

– Это мы-то враждебное государство? Ну нет!

– Еще бы! Один Крым чего только стоит!

– А что Крым? Ты был там хоть раз?

– Я?! Нет, но…

– А я – была! В 2010–м году… – Катя посмотрела задумчиво в сторону, вспоминая свою поездку. – Кругом одни трущобы, трущобы, полуразрушенные дворцы сталинского ампира, все в упадке, все пришло в запустенье. Разруха, страшная разруха… Дороги составлены из бетонных плит полувековой давности, и кругом зияют в них дыры, бесконечные дыры, так что и без каблуков ходить опасно, уж не знаю, как там детские колясочки пробираются. Люди из Украины приезжают в отпуска на дикие пляжи, устанавливают там палатки, жарят еду на костре… Но и это бы ничего, так ведь… Все везут свое, все! Вся еда – своя! Даже кур привязывают к багажникам! Ни копейки не тратят на отдыхе. – Она умолкла, хмуря брови и как будто пытаясь вспомнить что-то еще. – Да, это я запомнила все хорошо. Такая тоска меня взяла после этой поездки, такая боль… Ведь Пушкин, Айвазовский и другие гении так воспевали этот полуостров в своем творчестве. После присоединения все будет иначе, я в это верю!

– Как будто мы хорошо живем! Что у нас в регионах? Та же бедность!

– Все равно с ними наша бедность ни в какое сравнение не идет. У них – выделяют деньги на реконструкцию, ставят леса, и на этом все, даже леса обратно не уберут. У нас хоть и приворуют часть бюджета, а реконструкцию все равно до ума доведут.

– Какая же ты непробиваемая! Так мы бы жили в тысячу раз лучше, если бы не было этих олигархов-жуликов над нами. Пенсионеры получали бы достойные пенсии, а госслужащие – высокие зарплаты, заводы бы не закрывались, а строились.

– Ну с этим я как раз согласна! Однако же…

– Что: «однако же»?

– Я не думаю, что то, что ты предлагаешь, не тупик. Я не верю, что Оскальный – не тупик.

– А наша власть, стало быть – не тупик?

– Сейчас точно не тупик.

– А потом?

– Да откуда же мне знать, что будет через десятки лет… Я не умею это выразить, я очень далека от политики, я просто так чувствую, понимаешь?

– Нет.

Катя глубоко вздохнула, и мы продолжили свой путь, чтобы не задерживать другую пару, которая спускалась по ступеням вслед за нами. Впереди простирались длинные витиеватые ручьи, выполненные из темного неравномерного камня так, что казалось, будто воздвигнуты они были несколько веков назад, как и церковь Вознесения Господня, заложенная Василием Третьим в 1532 году в честь рождения сына Ивана3. В этой же церкви совершил двухнедельное богомолье Иван IV перед тем, как объявить о начале опричнины. И церковь, и крепость в месте любимой летней резиденции Алексея Михайловича, будоражили воображение своей древней, самобытной красотой. Белая церковь на самой вершине высокого холма простиралась над Москвой-рекой и долиной, открывая взору обширные земли и леса и живописный вид на современную столицу. Остроконечный купол ее устремлялся к небу, а широкое крыльцо так и зазывало заглянуть внутрь.

К ним мы теперь искали дорогу среди чащ Коломенского парка, следуя за ручьем, который то вилял, то падал вниз, пробиваясь и находя себе путь через холмы.

– Ты сердишься на меня, я знаю.

– Не сержусь, – ответил я, едва справляясь с собой и раздражением, которое еще не улеглось во мне.

– Ты говоришь, что этот твой Оскальный приведет нас к светлому будущему, так?

– Возможно.

– Но кто он такой?

– В смысле?

– Кто стоит за ним? Кто финансирует его?

– Мы же и финансируем, мы. Мы, передовые люди, делаем взносы.

– И ты делаешь?

– И я. Мне не жалко денег на доброе дело.

– И ты думаешь, что ваших взносов хватит на то, чтобы содержать все это дело?

– Какое дело?

– Ну там, я не знаю, пиарщиков, маркетологов, составителей текстов, речей, да просто людей, которые занимаются организацией митингов, распространения информации…

– Но ведь и людей, которые поддерживают Оскального, тоже немало…

– Саша, – строго перебила меня Катя, – ты просто не представляешь, как сложно собирать с людей деньги. Мы как-то для одноклассницы пытались собрать средства на лечение в Израиле. В первый раз, признаюсь, было немудрено, все откликнулись, но с каждым месяцем становилось сложнее. Причина одна: люди не готовы расставаться с деньгами на постоянной основе. Разовый платеж – это одно, а вот так, чтобы каждый месяц, из года в год… Никогда в это не поверю. Ваши сборы – это капля в море. Вот и встает вопрос: откуда он берет деньги? Кто в мире может быть столь щедр и расточителен, какая страна не считает деньги? Быть может, та страна, что захватила печатный станок?

Я рассмеялся, но вышло неловко. О последнем говорили многие, но я всегда отметал этот довод, потому что он, как бы это сказать, мешал моей мечте о справедливой власти, наверное, так правильнее всего выразить мои мысли. Как досаждали мне эти слова, как зарезали они на корню нашу общую цель, оттого нельзя было допускать их, нельзя было оставлять их не опровергнутыми.

– Какая разница, милая моя Катя, откуда деньги? Пусть хоть Штаты нам помогут.

– Помогут? Зачем им помогать нам? Разве не помогли они нам достаточно в 90–е годы? Неужели… неужели ты не боишься, что придет опять такой же дурачок, какие у нас были в 80-е и 90-е, который разрушит то немногое, что мы смогли восстановить? И все – на деньги Запада.

– Не боюсь!