Автопортрет неизвестного - Денис Драгунский

– А интересно, министр товарищ Перегудов Сергей Васильевич знал, что его жена Римма Александровна беременна от кого-то другого? – спросил Игнат.

– Наверное, да, – сказала Юля. – Скорее всего.

– Нет, ты скажи точно.

– Знал, знал. Ну, скажем так, подозревал.

– И знал, от кого именно?

– Вот это вопрос. Скажем так: тоже небезосновательно подозревал. Давай на этом остановимся. Пусть это будет такая маленькая загадка.

– Это правильно, – сказал Игнат. – Хвалю. Нельзя все вываливать, все до последнего объяснять.

– Спасибо.

– Но погоди, – сказал Игнат, подумавши немного. – Все равно какая-то достоевщина получается, смотри: у него жена на сносях. Любовника жены, который к тому же еще и друг-соратник, забирают, арестовывают. Подозрение в шпионаже. Жена – немка, привезенная из Германии. Работала инженером на «Сименсе» при фашистах. Жена советского секретного конструктора, директора завода! Ну ясен пень, она шпионка! Пятьдесят первый год на дворе. Сталин жив-здоров, пока еще его не подвинули слегка. До девятнадцатого съезда еще больше года. В голове у Сталина бурлит и бродит паранойя. Шпионы всюду и везде. Поэтому, кстати, его и подвинули, а потом врача вовремя не вызвали… Всех достал папа Джо! Но это офф-топ. Но пока паранойя кипит и пенится. Казалось бы, вот министру Перегудову отличный шанс избавиться от соперника. Не надо морду бить, интриговать или доносы писать, боже упаси. Все само выходит. Никто ничего не узнает. Ребенок не узнает, а жена будет молчать. А он бежит к Сталину просить-умолять-убеждать спасти этого подлеца.

– Почему подлеца? – удивилась Юля.

– А драть жену товарища и делать ей ребенка – не подло?

– Я вас не понимаю, мой дорогой наставник и редактор, учитель и коуч, – поджала губы Юля, но тут же засмеялась и снова перешла на «ты». – Ты какой-то чересчур мужик и чересчур простой какой-то, не сказать бы – примитивный, прости. – И она скорчила рожу: – «Мое! Моя баба! Кто тронет – убью!» Тем более что он точно ничего не знает, он только подозревает.

– Все равно достоевщина.

– Не достоевщина, а страсть! Безумная страсть к делу, к своей жизненной цели. Арест и гибель Ярослава Смоляка – это для министра Перегудова крах. Крах его проекта. Ну или отсрочка на годы. То есть все равно крах, потому что тогда Америка обгонит. Будет щупать небо, и глушить наши антенны, и шпокать нас – шпок-шпок-шпок. Ну и крах его карьеры, это тоже было, чего уж там. Но так, в спокойном размышлении. А так для него вот что главное, вот именно его антенны и радары, а не кто кого трахает, извини меня, конечно! – Она перевела дыхание. – Кроме того, как ты только что услышал, она его не очень-то возбуждала. Если по-вашему, по-мужски. Разве так не бывает? У женщин бывает. Вроде все в нем прекрасно, а не хочется.

– Да, у мужчин тоже так бывает, – сказал Игнат чрезвычайно серьезно и поэтому с тайной насмешкой.

Но Юля сделала вид, что не поняла. Или на самом деле не поняла.

Тем временем Римма Александровна пересела во главу стола, на место покойника, где все еще догорала свечка, совсем оплывши и превратившись в желто-белую гроздь стеарина. Сняла кусок черного хлеба с рюмки, рюмку выпила, а хлебом закусила. Правда, перед этим намазала хлеб маслом и положила на него кусок осетрины.

– Наверное, у каждого мужика, – сказала она сама себе, – у каждого мужика должны быть три женщины. Как минимум. Сначала первая женщина, потом красивая женщина и наконец – его женщина. Кто мог подумать, что Генриетка станет для него такой трагедией? А главное вот что – она не была нормальной бабой. Нормальной бабе нужен муж, а ей было достаточно одного свидания в полгода. Ей, видите ли, было достаточно, а он мучился так, что смотреть страшно. Я ему сказала: «Ладно, Сереженька, хватит дурака валять. Беги к своей черноглазой, только Алешку потом помоги к делу пристроить, а то у нас с тобой не жизнь, а черт-те что на старости лет». Я ему больше из приличия, из уважения сказала про Алешку, потому что Славочка бы нашего Алешу не оставил, конечно. Ничего не сказал, повернулся и вышел. Я, честно, не верила, что он так сразу возьмет и уйдет, в буквальном смысле. Я хоть и не жила с ним как с мужем столько лет, но все равно привыкла к нему, и спали мы иногда вместе – если осень, а еще не затопили. Грелись. А тут вдруг раз – и дверь хлопнула. Странное дело, я столько об этом мечтала, что окажусь наконец одна с сыном от любимого человека, а второй любимый человек перестанет ночью меня коленками толкать, а утром просить, чтоб я ему галстук повязала. Ох, как мечтала! Думала, засмеюсь от радости: «Вот я и одна!» А тут вдруг так и села: «Вот я и одна». Даже заплакать не успела, потому что как раз Алеша из школы пришел. Вечером он уснул – даже не спросил, где папа, папа же такой важный-занятой, сутками на работе, – я пришла в спальню, села на кровать, на Сережину половинку, дай, думаю, отревусь – и тут звонок в дверь. Сама открываю. Входит, весь черный, мимо меня – и в кабинет. Я за ним, сразу к столу – и в нижний ящик за пистолетом. Схватила, вся дрожу, он ко мне, отнимает. Думал, я убить его хочу. А я за него боялась. Он по моим глазам все понял. «Что ты, – говорит, – не бойся, не стану стреляться. Давай, – говорит, – поплачем, Риммочка…» Ну, поплакали мы с ним и еще двенадцать лет потом прожили. Не приняла Генриетка-то! Не захотела! Благородная! А девочка у нее хорошая получилась. Я б на месте Алешки – взяла бы. – Римма Александровна сняла тапочки и стала растирать голые ступни. – Господи, холод-то какой. Окно не закрыли.

Дунула на свечку, встала и пошла в спальню.

16.

– Забегая вперед, – сказала Юля, – открою тебе, что Алеша и Оля все-таки поженились. Довольно быстро. Но не очень удачно. И не очень надолго. Но им хватило. Там было много жалости и горя, бестолочи и бессмыслицы. Слава богу, не было детей.

– А ты откуда все так знаешь?

– Я сочиняю роман! – надменно ответила она. – Но давай помогай. Вот смотри. Если Римма Александровна на самом деле любила Ярослава и была недовольна жизнью с Сергеем Васильевичем, то почему же она так старалась увековечить его память? Не могла надышаться на его кабинет, хлопотала насчет доски, а до этого – насчет памятника на могиле. Наверное, потому, что эта память – это и была вся она. Она, живущая своим мужем. Реальным мужем, а не каким-то там «отцом моего ребенка». Как ты думаешь?

– Наверное, – согласился Игнат. – Но я не женщина. Мне не понять.

– Мне, наверное, тоже, – сказала Юля. – Особенно эти тонкости насчет «отца моего ребенка». Детей-то у меня нет.

– А почему, кстати?

– Это очень бестактный вопрос, Игнаша. Это все равно что спрашивать взрослого мужчину, отчего он не женат. Подразумевается: вы, дяденька, импотент или педик? Но ты хороший мальчик, и я тебе отвечу. Нет детей, потому что не хочу. Потому что совершенно не понимаю, зачем это надо умному и талантливому человеку. У меня нет поместий и фабрик, у меня нет знаменитой фамилии. У меня даже нет старой домашней библиотеки, которая досталась мне от дедушки и папы и которую я сама пополняла, часами бродя по букинистам. Мне нечего завещать ребенку. А просто так, ой-ой-ой, уси-пуси, какой маленький-хорошенький, ножки-ручки, глазки-носик – мне это неинтересно. Нет во мне всего этого педофильства.