Святы и прокляты - Юлия Андреева

Поначалу я не поверил отцу, но, когда тот показал мне письмо, подписанное незнакомым мне именем «Вильгельм Францизиус», в котором тот просил отца приехать в Констанц для представления сицилийскому Фридриху. Тому самому, который не сегодня-завтра коронуется в Германии, а потом получит империю... Короче, отец рассудил, что глупо всё время ставить на одного Оттона. Судьба — плохая союзница, никто не знает, что у неё на уме: ты преданно служишь сюзерену, а тот падает с лошади, заболевает чумой или вот, как отец Фридриха, пьёт холодную воду в жаркий полдень, а в результате... Было понятно, что либо Оттон, либо Фридрих в конце концов займут императорский трон, и на этот раз отец решил не рисковать. Поэтому он решил продолжать поддерживать Оттона, я же должен был отправиться на служение к молодому королю.

Возможно, кому-нибудь покажется такое положение дел бесчестным, но меня всё равно надо было уже куда-нибудь пристраивать — тринадцать лет, а Оттон всё не слал приглашений. Вот я и поехал.

Не знаю, чего такого написал отец в своём письме к досточтимому Вильгельму Францизиусу, но до Констанца меня сопровождал обучавший воинским премудростям дядька. Двое сыновей его служили Иоанну фон Бриенну[59], женившемуся за два года до упомянутых событий на наследнице Иерусалимского трона. После чего они отправились вместе с его войском захватывать Святой город как законное приданое супруги сюзерена, некстати удерживаемый с 1187 года мусульманами, и погибли в стычках с силами Саладина. Дядька остался совсем один. Хорошо хоть, к тому времени он уже лет десять как служил моему отцу, и у него была крыша над головой...

В общем, по прибытии в Констанц я был представлен королевскому учителю Вильгельму Францизиусу. Тот расспросил меня о том о сём, я спел несколько песен отца, потом исполнил что-то написанное в дороге по случаю коронации Фридриха. Он оттаял сердцем, похлопав меня по плечу и предположив, что, возможно, Господь сам избирает слуг для юного короля. Потому что вряд ли при каком-нибудь другом дворе вокруг монарха было бы сразу столько умных молодых людей, в то время как обычно королей окружают умудрённые опытом старцы, молодые же используются исключительно для совместных развлечений во время охоты, игр или танцев.

Он самолично отвёл меня к Фридриху, и судьба моя была решена. Я стал певцом золотоволосого Гогенштауфена, а довольный результатом дядька отправился в обратный путь, обрадовать моих родителей.

— Кстати, — обратился трубадур к опрокидывающему последние капли вина себе в глотку оруженосцу, — мы ведь с вами познакомились многим позже. Отчего же вас не было при дворе Фридриха, когда тот короновался?

— Да просто потому, что я сломал себе ногу, защищая Его Величество у той самой переправы через Ламбро, — последовал ворчливый ответ. — Это бы ничего, если уложить её меж двух деревяшек с выдолбленной серединой, так кроме ноги я ещё схлопотал две резаных раны. Одну по рёбрам и вторую... Здесь нет госпожи Анны, и если интересно, могу показать, где. Я успел отклониться, когда миланец ударил «атакующим соколом» сверху вниз. Моя голова неминуемо раскололась бы на две части, достигни её меч, но зато он рассёк кожу на груди и скользнул по животу. Слава Всевышнему, требуха осталась при мне ...

В общем, после того, как меня перевязали и привели в чувство, стало понятно, что дальше я уже не могу сопровождать Фридриха. Поэтому меня отправили в небольшую деревеньку под Кёльном, наказав ни в коем случае не помирать, а дождаться Фридриха, либо самому, выздоровев, отправиться к нему, где бы мой король в тот момент ни оказался. Что я с честью и выполнил! Так что, рассказывай лучше ты — главный трубадур императора Фридриха, ибо...

— Прошу прощения, господа. Но не могли бы мы сделать хотя бы небольшой перерыв, — Константин растирал руку. — К тому же...

— Ты прав, мой мальчик, сходи, посмотри, как там наша больная, мы же с господином первым и лучшим оруженосцем императора Фридриха, обдумаем, кто и о чём будет рассказывать дальше.

Утром Анна проснулась под пение птиц и сразу же поняла, что спит на шерстяном колючем плаще посреди белого шатра. Сон продолжался, и это ей нравилось значительно больше, нежели лежать в замке и глотать горькие травяные настои.

Девочка с любопытством оглянулась. Вокруг спали, лёжа вповалку, другие дети. Много детей. Мальчик с почти белыми длинными, спутанными волосами, раскинувшись на своей подстилке, довольно сопел. Тут же парень постарше, с тёмной неопрятной косой, сидел скрестив ноги и, не обращая внимания на остальных, пытался вернуть на нитку рассыпанные бусины. Рыжая девочка чуть старше Анны тихо напевала себе под нос, расчёсывая волосы юноше в белой относительно чистой шерстяной одежде.

Молодой человек улыбнулся ей, и Анна улыбнулась в ответ, каким-то внутренним чутьём понимая, что это и есть избранник Господа Николаус Кёльнский.

— Как спалось? — было такое ощущение, будто они давние приятели, во всяком случае, Николаус обратился к ней как к старой знакомой. Это радовало.

— Спасибо, хорошо. — Анна хотела уже подняться, но рыжая подошла к ней и, не спрашивая разрешения, привычными движениями занялась её причёской.

— Отец Маркус привёз вчера тексты песен, написанные в монастыре специально для нашего похода, да вот мало кто из наших обучен грамоте. Так что нам с тобой придётся потрудиться во славу Господа. — Он поднялся и, достав из-под своего плаща, на котором спал, несколько листков, протянул их Анне. — Я с апостолами пойду к стенам города, попробую договориться, чтобы нас накормили и пропустили, а ты пока выучи с детьми пару песен. Господу угодно слышать голоса невинных, славящих его.

Анна кивнула, почерк у отца Маркуса был вполне читаем, так что она быстро пробежалась по строкам первой песни:

Песня ей понравилась. Второй листок:

— Николаус, у нас остался ещё хлеб, что дал староста той деревни вчера. — В шатёр вошёл невысокий светловолосый юноша, старше самого Николауса, во всяком случае, Анна была уверена, что тот уже бреется.

— Хорошо, Павел. Сейчас пойдём раздавать хлеб. Мария-Магдалина, я, Иоанн, — он толкнул ногой беловолосого мальчика, и тот мгновенно проснулся, — Лука и Марк понесут хлеба. Много осталось?