Банда потерпевших - Виталий Ерёмин

– Вам придется дать подписку о невыезде.

Я заметил за собой слежку. Это, должен сказать, так неприятно. Следит напарник Пряхина. Тот, что был с ним в ресторане. Ваня называл его Герой. Гера открыто водит меня на своей «Ладе-приоре». То ли считает лохом, то ли Пряхин велел давить на психику.

Еду к Анне. Пусть Пряхин убедится, что мы с ней знакомы. Стараюсь не думать о том, что теперь пострадает моя безупречная репутация. Я должен помогать сыну во что бы то ни стало. То, что он будет думать обо мне, важнее того, что обо мне будут думать другие люди.

Сейчас всего главнее – Ваня. Надо избавить его от этой Клавы. Она может завести его слишком далеко.

Анна готовит кофе, ставит на стол запеканку собственного приготовления. Её запеканки – объеденье.

Рассказываю, что произошло.

– Кажется, эта Клава только делает вид, что хочет выпутаться.

Анна хочет что-то сказать, но не решается.

Наконец, говорит:

– Это у неё наследственное. Ярослав всегда был жуликоват. Но всегда умел найти своей жуликоватости убедительное объяснение.

Я ошарашен:

– Ты хочешь сказать, что она – его дочь? А сам Ярослав знает? Почему не скажешь ему?

– Боюсь, не поверит. Подумает, что хитрю. Ты же знаешь, как мужики относятся к таким сообщениям.

Как говорят шпионы, отрубаю «хвост», приезжаю на дачу. В глазах Вани немой вопрос: как прошёл обмен? В глазах Клавы – страх и немного стыда. Совсем чуть-чуть.

– Зачем ты это сделала? – спрашиваю, стараясь смягчить интонацию.

Прежде чем ответить, она ставит условие:

– Сначала расскажите, как было дело.

– Какое это имеет значение?

– Очень большое. Вы ведь договаривались с Гусаковым, что возвращение денег будет проходить без свидетелей. Он приехал один?

– Нет, не один.

– Вот видите. Кто с ним был?

Мы поменялись ролями. Теперь она меня допрашивала.

– С ним был Пряхин и его люди.

Неловкость в глазах Клавы пропала. Глаза её светились торжеством.

– Вот видите!

Не выдерживаю:

– А ты подумала, в каком я окажусь положении.

Клава вздыхает:

– Извините, Александр Сергеевич. Но вы так настаивали на обмене. Я не могла вас переубедить.

Нет, я должен был уличить эту дрянь. Пусть Ваня видит, с кем связался.

– Клава, ты можешь сказать, зачем ты выгребла из сейфа деньги?

– По-моему, я уже объяснила.

– Я помню. Ради подруги, ради мамы, ради мамы Вани. Но я не перестаю удивляться, как ты могла так быстро сообразить.

Клава хитро улыбнулась:

– Мне сегодня ночью пришло в голову: а может, в сейфе и не было никакого миллиона? Может, Гусаков придумал. Потерпевшие почти всегда преувеличивают размер ущерба. Ладно, предположим, в сейфе был миллион долларов. Может ли владелец небольшого завода честно заработать такую сумму? Нет, Александр Сергеевич, не может. Обычно такие заводы еле-еле сводят концы с концами, задерживают зарплату, прибыли почти никакой. Значит, Гусаков нажил эти деньги незаконно. Скорее всего, недоплачивал рабочим. Значит, это ворованные деньги. Почему я должна их возвращать вору? Лучше вернуть государству. Но это не всё. Я не просилась в гости к этому Гусакову. Меня заставили. Он меня купил, снял. Ему было глубоко фиолетово, что я при этом чувствую. С его стороны это было преступление. Только это преступление не было доведено до конца, появился Ваня. И что? Я должна была уйти просто так? А как насчет возмещения морального ущерба? Сейчас, если меня поймают, будет следствие, суд. Но если я скажу, что Гусаков меня домогался, никакого следствия и тем более суда над ним не будет. Смешно даже говорить об этом. Разве это справедливо, Александр Сергеевич?

Я спросил осторожно:

– Всё, что ты говоришь логично, правильно, справедливо. Но неужели не чувствуешь при этом никакой неловкости?

Клава осенила себя крестным знаменем:

– Христом Богом клянусь, у меня даже мысли не было присвоить эти деньги.

– Ну, правильно, – пробормотал я. – А если не было умысла, то нет и вины. Это еще в римском праве было записано. Только как ты это докажешь?

Клава подошла к Ване, положила руки ему на плечи, склонила голову на его грудь.

– Не хочу об этом думать.

Мне оставалось сказать самое главное. Но прежде я хотел кое-что понять.

– Клава, а что ты чувствовала, когда была рядом с Гусаковым?

Девушка поняла, что я не просто так задал этот вопрос, смотрела лукаво и в то же время настороженно.

– Я уже говорила Ване. Мне его жаль, неплохой дядечка. Богатенький, но какой-то несчастливый.

Я объявил почти торжественно:

– Этот дядечка, Клава, твой отец.

Клава

У меня сейчас странное состояние. Хотела узнать, кто отец. Ну, узнала. Раньше думала, это будет самый радостный миг в жизни. Ничего подобного. Не знаю, как назвать своё состояние.

Жуть. Меня трясёт. В голове крутятся картинки. Вот захожу в его квартиру, вот сажусь за стол, вот он увивается… А ведь он сейчас тоже прокручивает…

Не звоню ему. Боюсь, не поверит. Об этом ему должна сказать мама. Звоню ей, стараюсь уморить:

– Мама, нашлась наша пропажа.

Мама не понимает:

– Какая пропажа?

– Папочка нашёлся.

Мама вздыхает:

– Кто тебе сказал? Анна Дмитриевна? Ваня?

Господи, какое это имеет значение!

– Мама, дать тебе телефон отца?

– Зачем?

– Скажи ему сама, а то он мне не поверит.

– Он и мне не поверит.

– Что же делать?

– Ничего не делать. Как жил, так и пусть живёт.

Страшно сказать маме правду. Понимаю, что рано или поздно всё равно узнает, и – не могу. Язык не поворачивается.

Пока что единственный плюс в создавшейся ситуации – это то, что я могу не сдавать украденные деньги государству. Если у отца нет других детей, то это как бы моё наследство.

Спрятала пока деньги на даче у Александра Сергеевича. Закопала в кустарнике. Сто тысяч басов оставила при себе, на всякий случай. Деньги, между прочим, придают уверенности. Если придется бежать – не попадём.

Пряхин

В ресторане я присмотрелся к Волнухину. У него глаза человека, который знает и понимает больше, чем обычные люди. С ним не особенно поговоришь на «ты».