Привыкнуть к друг к другу можно и без слов это совсем не долго - Ирина Алексеева

Что здесь происходит, спросил он с надлежащей строгостью.

Да, сказал Руди Н., нам нужно было кое-что выяснить.

Начальник отделения оценил эту не лишенную элегантности фразу, которой он, собственно, не ожидал от Н., это не было ни ложью, ни извинением, и в принципе Н. был абсолютно прав, каждый раз, занимаясь сексом, ты пытаешься что-то выяснить: способен ли ты на что-то, а чего делать нельзя, и сладко ли будет или отравишься. Этой парочке, подумал начальник отделения, похоже, скорее сладко. Фройляйн Ю. смахнула прилипшие пряди волос с разгоряченного лица, ему никогда не приходило в голову, что она может быть довольно соблазнительной, и он почувствовал легкую зависть к Н., но тут же запретил ее себе: ведь у него все это уже было, какое-то время это придавало жизни сладость и тонус, а потом его фрау фон Эйндховен переселилась со своим мужем на север Германии, и он должен был, иначе это не назовешь, тосковать по ней, лежа в постели со своей собственной женой. Иногда он представлял, что обнимает фрау фон Эйндховен, лежа рядом с женой, в настоящей постели, а не в подвале, с тех пор он желал всем любовникам оказаться в настоящей постели, где можно наброситься друг на друга с чувством и с толком, а не полустоя, кое-как взгромоздившись на стеллаж для бумаги, на дрожащих ногах, или вообще стоя, так уж никуда не годилось, но все равно рядом была его жена, а не фрау фон Эйндховен, и ему приходилось следить за тем, чтобы их шеи, и груди, и складки на животах не совсем взаимопроникали, а то он не смог бы их разделить и не знал бы, с кем он на самом деле завтракает. Осталась нить тоски, которая иногда вплеталась в ткань из дней и ночей, рабочих будней и поездок на новой машине, глотков кофе, и теперь эта нить связала ему руки, настроила на благосклонный и немного ностальгический лад и заставила мягко поинтересоваться: а вы, фройляйн Ю., у вас все в порядке.

Фройляйн Ю. ничего не ответила, ее лицо застыло, а рот остался приоткрытым, как будто она увидела нечто ужасное, хотя это был всего лишь он, и он сразу отступил: ну ладно, коллеги, вам, наверное, стоит закончить перерыв, и поднялся по лестнице обратно, поздравив себя со своей тактичностью и великодушием, в этот момент нить тоски слегка стянула ему горло, но не сильно, ему пришлось сглотнуть.

И Руди Н., и фройляйн Ю. прекрасно понимали, что с этого момента подвал для них закрыт. Они могли туда спускаться, но только врозь и только чтобы принести бумагу, или копирку, или конверты, и только под внимательным, хотя и не враждебным, взглядом начальника отделения. Это означало, что ситуация изменилась. Теперь они могли либо держаться друг от друга подальше, либо нужно было договариваться, как положено. Договариваться о супружеской измене, подумал Руди Н. Раньше все это было как-то иначе, эпизод, случай в подвале, в жизни такое бывает. Но свидание, да еще в гостинице, а в какой, здесь их знают, городок маленький, значит, в другом городе, во что это обойдется, как это объяснить, что скажет фройляйн Ю., впервые он подумал о жизни фройляйн Ю., как она это объяснит, это же наказуемо. Одна мысль о наказании так сильно возбудила Руди, что он под столом украдкой схватился за штаны, но в конторе любое продолжение было немыслимо, ему нужно было выбросить фройляйн Ю. из головы, нужно было снова привыкнуть к Биргит, к ее худому телу, к волосам, которые уже несколько месяцев пахли дымом, он ведь хотел хранить ей верность, но теперь еще и теща приехала, и телевизор скоро покупать, он вскочил и подошел к фройляйн Ю.

Позвольте пригласить вас на ужин, выпалил он, сугубо официально, завтра вечером. Она кивнула и покраснела, но не легким девичьим румянцем, а залилась сочной багровой краской до самого выреза, ее брови казались очень светлыми на красном лице, и все было решено.

Он объяснил ситуацию Биргит, деловой ужин, совершенно необычно и невероятно, какие дела могли быть в восемь вечера в маленьком городке, но она ни о чем не спросила, она была занята собой или чем-то еще, но уж конечно не им, подумал Руди и придумал себе дерзкое оправдание: если она ничего не заметила, значит, ей все равно. Если она еще ни разу ни о чем не спросила, значит, для нее все в порядке. Она могла бы усесться с мамой перед телевизором, три канала, а Георг спал бы рядом, это было не так уж плохо, и все действительно складывалось не так уж плохо. Мать принесла из недавно открывшегося гастрономического отдела универмага виноград без косточек, нарезала кубиками сыр и воткнула в него соленую соломку. Все это она уложила на фарфоровую тарелку и укрыла салфеткой, будто собиралась устроить вечеринку. Георг не хотел засыпать, он лежал тихо, пока Биргит гладила его, и открытыми глазами смотрел в темноту. Как только она выходила из комнаты, он начинал хныкать. Биргит Н. все время бегала в его комнату, пока мать не положила этому конец: это что за цирк, так ребенок никогда не успокоится, закрой дверь, и пускай кричит, скоро устанет. Биргит Н. сидела на краешке стула и прислушивалась, каждый раз, когда она собиралась встать, потому что хныканье Георга перерастало в крик, проникая ей в кровь и учащая пульс, мать усаживала ее на место, пока она наконец не закурила сигарету. Мать помахала, разгоняя дым, и напомнила о гардинах, которые быстро впитывают не только грязь, но и дым, потом будет вонять, как в притоне, но Биргит Н. было все равно, либо ее пустят к Георгу, либо она будет курить.

Тем вечером, когда бесчисленные орущие младенцы, любовники, а также Руди Каррелл[2], приступы лихорадки, семейные ссоры и другие сердечные драмы способствовали учащенному пульсу, Руди Н. и Штефани Ю. сидели, напряженно и неловко, в итальянском ресторанчике и ели пиццу. Впервые они общались по-настоящему, нелегкое это дело, ведь они ничего не знали друг о друге и куда охотнее лежали бы без одежды в подвале конторы, но он был закрыт для них, да и разговор был затруднен, потому что они не привыкли разговаривать, а Руди прижал ногу к икре Штефани, к тому же они уже выпили вина, красного, отчего на верхней губе Штефани осталась темная полоска. Чокнувшись, они перешли на «ты», постоянно оговаривались, но это было даже приятно, за обмолвками таилась еще большая близость, как будто и в самом деле начиналось что-то новое.

Теперь мы узнаем друг друга.

Но так не пойдет, нам нельзя.

Штефани, сказал Руди, никто об этом не знает. Штефани напомнила о начальнике отделения, но он не в счет, он свой, они могли бы убежать, мои родители, сказала Штефани, если б они только знали. Они смущенно посмотрели друг другу в глаза, винную полоску Руди непременно хотел слизнуть сегодня же, все к тому и шло, вдруг Штефани перегнулась через стол и сказала кое-что снова спутавшее все карты. Вино, нога Руди, прижатая к ее щиколотке, а теперь еще и рука, которую он протянул к ней под столом, и неудержимое желание чего-то громкого, свежего, настоящего заставили их забыть об осторожности.

Об этом никто не знает, сказала она, но у меня задержка, возможно, я в положении, она густо покраснела и хихикнула, так как на мгновение ей показалось, что положение это завидное. Мгновение закончилось, как только она взглянула в лицо Руди.