Изумрудный шторм - Уильям Дитрих

И вот, наконец, 18 мая мы отплыли и начали продвигаться к югу, заходя по пути в торговые африканские порты и не ведая о том, что как раз в день нашего отплытия начались военные действия. А потому буквально через неделю наш корабль захватило французское корсарское судно под названием «Грасиез» – бригантина, на которой оказалось с дюжину пушек. Корсары – это те же пираты, только легальные, с лицензией; они приносят немалый доход властям, которые разрешают им пиратствовать. Эти разбойники первым делом отстрелили нам нос. Наш капитан ответил одним пушечным выстрелом с кормы – это было для него делом чести, не более (он так тщательно прицелился, чтобы специально промахнуться и не раздражать французов), и наше судно сменило флаг без всякого кровопролития. И вот мы под надзором французской команды и с капитаном-англичанином, надежно запертым в своей каюте, отправились под конвоем еще двух судов к Бресту. Ночами мне снились кошмары о том, как мы с Астизой вернулись в Фор-де-Жу, но уже в качестве заключенных, а не освободителей.

Ну и, естественно, я пытался отговорить нашего английского капитана от столь безоговорочной и поспешной сдачи.

– Неужели никак нельзя удрать от них? – спрашивал я его прямо перед капитуляцией. Капитан по фамилии Гринли был запойным пьяницей с красными глазками, да еще и плохо видящий и хромой – последнее он объяснял тем, что ногу ему едва не откусила акула. Правда, один из матросов позже поведал мне, что охромел он после того, как на ногу ему упал и отдавил пальцы тяжелый тюк во время погрузки, которая проходила ночью под дождем после целого дня беспробудного пьянства.

– Думаю, она пошустрей нас будет, мистер Гейдж, – ответил Гринли, когда я попытался поднять его боевой дух, и уставился на паруса французской бригантины. – Ну, и управляется опять же лучше.

– Знаете, как-то не очень хочется быть захваченным в плен французами в самом начале войны, которая, судя по всему, будет страшно долгой, – заметил я. – Мы с женой очень спешим – хотим вернуть нашего мальчика и благополучно добраться до Карибского моря. Что если произвести прицельный залп, когда они попытаются залезть к нам на борт, а затем совершить резкий поворот, сбить их бушприт и обрушить фок-мачту? – Я не то чтобы такой уж большой храбрец, но угроза пленения повергала меня в ступор. И я предлагал придерживаться тактики ведения морского боя, о которой узнал из одного приключенческого романа. – Хищник тотчас отступит, стоит его только ужалить.

– Неужели? А что если вы ошибаетесь и мне оторвет голову пушечным ядром? – возразил капитан. – И вообще, почему я должен защищать команду, которая мне не принадлежит?

– Но ваши наниматели наверняка оценят такую стойкость. Возможно, даже назначат пенсию вашей вдове, если таковая имеется.

– Я в восторге от вашей свирепости, Гейдж, но далеко не все мы являемся героями войн с мусульманами и сражений с индейцами. Куда как разумней сдаться, поскольку велика вероятность того, что где-то через месяц меня обменяют на французского капитана. Превратности войны, что тут скажешь.

– А на кого обменяют нас?

– Представления не имею. Не знаю, чем вы можете быть полезным противной стороне.

– Но, Итан, у них дюжина пушек, – осторожно заметила Астиза. – Может, мы сумеем уговорить французов отправить нас к Мартелю в Санто-Доминго? – Я, кажется, уже говорил, жена моя весьма умна и практична. – И потом, они наверняка считают, что ты до сих пор работаешь на них. При тебе медальон.

– Работаю на них, находясь на английском судне? А что если я попадусь на глаза дочурке коменданта или ее папаше из Фор-де-Жу? Разве тогда меня не вздернут на виселицу прямо перед окном ее спальни? – Мой пессимизм в отношении той женщины был вполне оправдан. Мужчина, отвергший даму, сразу становится ее врагом.

– Ты можешь позабавить французских моряков разными смешными историями о Наполеоне, прикинуться американским дипломатом, который стремится попасть в Санто-Доминго, – уговаривала меня супруга.

– Это я-то американский дипломат, мечтающий попасть в Санто-Доминго?! А в Бонапарте, кстати, нет ничего забавного.

– А я буду флиртовать с капитаном и постараюсь убедить его, что его корсары нас спасли. И он превратится в нашего освободителя, а не в тюремщика, и будет только рад отпустить нас туда, куда мы стремимся, – продолжала настаивать Астиза.

Я по-прежнему сомневался, полагая, что если мы притворимся важными персонами, французы, скорее всего, будут удерживать нас, чтобы затем совершить выгодный обмен.

К счастью, нам не довелось проверить план Астизы на пригодность, поскольку в плену мы пробыли недолго. Начало войны лишь подстегнуло жаждущих славы капитанов с обеих сторон, и два дня спустя британский фрегат «Геката» остановил и перехватил «Королеву Шарлотту», а заодно с ней – и «Грасиез». Вот уж действительно превратности войны! Малодушие нашего капитана оказалось оправданным. Возможно, этот Гринли вовсе и не был таким уж идиотом.

Французские корсары были взяты в плен и отправлены в Британию на своем корабле под присмотром английских моряков, а наше торговое судно и фрегат вновь взяли курс на Вест-Индию. Мне удалось уговорить капитана более быстрого военного корабля взять нас на борт – я подкупил его обещанием рассказать о самых удивительных своих приключениях. Нельзя сказать, чтобы это мое предложение особенно кого-то заинтересовало, но британские офицеры заглядывались на мою жену, считая ее образцом женственности. Вопреки общепринятому мнению иметь женщину на борту иногда весьма полезно. Хорошенькая дамочка может отвлечь врага, разоружить тирана и вообще утихомирить любого разгневанного мужчину. Британцы завороженно слушали истории Астизы о древних египетских богах и пирамидах – впрочем, она могла бы говорить о чем угодно, даже о страховых выплатах, и эти изголодавшиеся по женщинам офицеры все равно слушали бы ее с тем же вниманием и восторгом.

Полезна она была и еще по одной причине. Я сохранил золотой медальон Наполеона с буковкой «N», обрамленной лавровым венком, но не думал, что британским морякам это понравится. Корабль – помещение небольшое, и я опасался, что рано или поздно эту мою безделушку обнаружат. А потому я снова отдал медальон Астизе и настоял, чтобы она носила его при себе, рассудив, что женщина обладает большей личной неприкосновенностью.

– Разве не рискованно хранить все это? – шепотом спросила моя жена.

– Мы же то и дело переходим с одной стороны на другую, – напомнил я ей. – Так что никогда не знаешь. Может пригодиться.

И вот она спрятала медальон под нижним бельем, и мы продолжили плыть на юго-запад.

Перейдя на военный корабль, мы променяли комфорт на скорость. Фрегат был под завязку укомплектован людьми, предназначенными для битв: дисциплина там была самая жесткая, любые проступки сурово наказывались. За шесть недель плавания мы стали свидетелями трех публичных порок – за кражу еды, за перебранку с мичманом и за то, что один матрос заснул на посту, – и все это еще считалось относительно мягким наказанием. Эти избиения не исправляли, а ломали людей, но корабельное командование просто не представляло себе общества, не основанного на страхе физической боли. Чувство унижения и беспомощности ежедневно топили в роме. Хотя вся эта моя критика совершенно бессмысленна – сим миром всегда правила жестокость.