Центральная станция - Леви Тидхар

– Столько древнего хлама в тайниках! – Он развел руки, показывая сколько. – Я там был, я видел! Эти вот… книги?.. – Он неуверенно взглянул на Ачимвене, потом снова замахал руками. – И большие толстые квадратные штуки, эти… телевизии, мы берем из них пластик, и древние пистолеты, горы пистолетов! Но их взяла полиция… Как ты думаешь, почему они вообще все это прятали?

Глаза, впечатляюще зеленые, выдававшие чан-рожденного, смотрели на Ачимвене.

– Столько кипля!

Завершив монолог, мальчик засмеялся и помчался за телегой с юношеским задором.

Ачимвене глядел на телегу, пока та не скрылась за поворотом. С нежностью отца, который берет на руки только что родившегося младенца, он взял коробку с книгами и понес в свою комнатушку.

Жизнь Ачимвене вот-вот изменится, но он этого пока не знает. Остаток утра он провел в радости, внося древние книги в каталог, оберегая их от тления, расставляя на полках. Его приводила в экстаз всякая яркая обложка. Ачимвене брал книги кончиками пальцев, переворачивал страницы осторожно, почтительно. На Центральной много вер, однако лишь Ачимвене почитает древние, вышедшие из употребления книги. Ему нравилось думать, что он почитает саму историю.

Таким образом, он провел утро в радости и всего с одним клиентом. Ибо Ачимвене был не одинок в своей… одержимости? Страсти?

Были и другие ему подобные. Обычно мужчины, обычно, как и он, с трещиной в фундаменте личности. Они приходили отовсюду: паломники нерешительно шагали по незнакомым улочкам старого района, добирались до комнатушки Ачимвене, лавки без названия. Вывеска им не нужна. Они просто знают, куда идут.

Раз в месяц появлялся армянский священник из Иерусалима: фанатично искал дешевое чтиво на иврите, столь древнее, что даже Ачимвене не всегда мог поддерживать беседу, – книжки о любви, двадцать-тридцать скрепленных скобками страниц, повести о сионистском пыле и любовной горячке, столь малочисленные, столь ломкие, что их в мире почти и не осталось. Нур, редкая женщина-коллекционер, приезжала из Дамаска раз в год; ее интересовали работы малоизвестного поэта и фантаста Лиора Тироша. Еще был мужчина из Хайфы, собиравший эротику, и мужчина из Галилеи, собиравший детективы.

– Ачимвене! Шалом!

Ачимвене выпрямился в кресле. Он просидел за столом полчаса, работая на своей гордости и радости, редком экспонате коллекции: настоящей ивритской печатной машинке. Таковы его покой и его побег: когда все спокойно, он восседает за столом с пером в руке – как писали древние, давно исчезнувшие сочинители дешевых книг, – и наслаждается историями о великих подвигах, спасениях и побегах.

– Шалом, Гидеон. – Ачимвене украдкой вздохнул. Гидеон, топтавшийся на пороге, вошел внутрь: согбенный старик с длинными седыми волосами, часто моргающий, с приношением в виде бутылки дешевого арака.

– Стаканы есть?

– Конечно…

Ачимвене нашел два стакана, оба не слишком чистые, выставил их на стол. Гидеон мотнул головой в сторону печатной машинки:

– Опять пишешь?

– Сам знаешь.

Иврит – его родной язык. Когда-то Джонсы были нигерийскими иммигрантами. Говорили, будто они прибыли по рабочим визам и остались. Еще говорили, что они бежали от позабытой гражданской войны, нелегально пересекли границу в Египте и остались. Неважно: Джонсы, как и Чонги, жили на Центральной давным-давно.

Гидеон открыл бутылку, налил обоим.

– Воды? – предложил Ачимвене.

Гидеон покачал головой. Ачимвене вновь вздохнул, а Гидеон поднял стакан с прозрачной жидкостью:

– Лехаим.

Они чокнулись. Ачимвене отпил арака, обжег горло, ноздри защекотал анисовый аромат. Вспомнился шалман сестры. Ачимвене:

– Ну? Гидеон, что новенького?

Он решил, внезапно и с болезненной ясностью, что не расскажет Гидеону об улове. Оставит книги себе, сделает их своей тайной, пусть ненадолго. Может, позднее, когда продаст парочку. Но не сейчас. Пока что книги – его и только его.

Убивая время, они проболтали час или два. В темной комнатке двое преждевременно состарившихся мужчин пили арак и вспоминали книги, найденные и потерянные, и сделки, заключенные и сорвавшиеся. Наконец Гидеон ушел, прикупив незначительный вестерн, как говорят в их кругах, «в хорошем состоянии», иначе говоря, разваливавшийся на части. Ачимвене выдохнул с облегчением – его голова кружилась от арака – и вернулся к печатной машинке. Стукнул в порядке эксперимента по клавише «хе», потом «нун». Начал печатать.

Д.

Девушка.

Девушка попала в беду.

Ее окружала толпа. Возбужденные лица искажались светом факелов. Люди потрясали камнями и мечами. Выкрикивали одно слово, одно имя, как проклятие. Девушка глядела на них, на ее изящном личике проступал испуг.

– Неужели никто меня не спасет? – закричала она. – Какой-нибудь герой…

Ачимвене раздраженно нахмурился: гомон снаружи нарастал, мешая сосредоточиться. Ачимвене прислушался – шум становился все громче, – негодующе охнул, встал и пошел к двери.

Возможно, так и меняется вся твоя жизнь. Моментальное решение, подброшенная монетка. Он мог вернуться за стол и закончить предложение, или протереть полки, или сварить чашку кофе. Но он решил пойти к двери.

Как опасны двери, сказал однажды Огко. Никогда не знаешь, что найдешь по ту сторону.

Ачимвене открыл дверь и вышел наружу.

Д.

Девушка.

Девушка попала в беду.

Это Ачимвене увидел сразу, хотя почему она в беде – он тогда не понял.

А увидел он вот что:

Толпа состояла из людей, которых Ачимвене знал. Соседей, родственников, знакомых. Ему показалось, что он видит юного Яна и его жениха Юссу (троюродный брат Ачимвене); зеленщика из-за угла; обитателей адаптоцвета, их он знал по лицам, не по именам; и других. Обычные люди. Народ Центральной.

Девушка – нет.

Прежде Ачимвене ее не видел. Худощавая. Со странной походкой, явно не приспособленной к тяготению. Лицо узкое и, да, изящное. Прическа какая-то инопланетная, волосы заплетены в дреды, они медленно, даже вяло извивались, так что Ачимвене сразу же вспомнил древнее имя.

Медуза.

Девушка паниковала, глаза ее бегали. На миг их взгляды встретились. Однако ее взгляд (все-таки не Медуза) не обратил его в камень.

Она отвернулась.

Толпа окружала ее полукольцом. Девушка стояла спиной к Ачимвене. Толпа – в памяти Ачимвене всплыло тревожное слово «кодла» – была возбуждена и беспокойна. Кое-кто держал в руке камень, но неуверенно, будто не понимал, зачем его взял и что будет с ним делать. Людей вела какая-то гадкая сила. Ачимвене расслышал в криках одно слово, одно имя, взлетавшее и падавшее с дюжиной интонаций, – а девушка вертела головой, беспомощно ища выход.