В канун Рождества - Розамунда Пилчер

— Как скоро вы сможете с ним связаться?

— Понятия не имею, старина. Он неуловим. Но это не мешает вам поехать взглянуть на дом.

— А есть там агент или еще какое-нибудь официальное лицо, с которым я смогу иметь дело?

— В этом нет необходимости.

Хьюи пошарил в кармане брюк, вытащил оттуда большой старомодный ключ с красной биркой, на которой было заглавными буквами написано «Старая усадьба», и торжественно, как трофей, поднял его над головой.

Джэни изумилась.

— Этот ключ постоянно при вас?

— Нет конечно. Я же сказал, что завтра утром собирался в «Херст и Филдмор». Вот и хотел передать ключ им.

Сэм взял ключ.

— А как мне с вами связаться?

— Я дам вам свою визитную карточку. Вы можете послать мне факс на Барбадос. И вот вам еще телефон Моди на юге Франции, в случае если вы примете решение сразу.

— Я, конечно, осмотрю дом. Очень вам благодарен. Но, разумеется, я не могу вступить с вами ни в какие деловые отношения, пока ваш кузен не согласится продать свою часть дома.

— Ну конечно. Все честно, открыто, без утайки. Но я считаю, предложение стоящее.

Наступило молчание. Потом Джэни сказала:

— Какое изумительное совпадение, просто не верится. Это, конечно, знамение судьбы. Чудесное знамение. И означает оно, что все складывается благоприятно. Может, отметим такое событие? Сэм подарил нам бутылку шампанского. Почему бы нам не откупорить ее и не выпить за Сэма, фабрику Мактаггерта и счастливую жизнь в новом доме?

— Великолепная идея, — подхватил Хьюи. — Но, если не возражаете, я бы предпочел еще один джин с тоником.

Ночью Кэрри приснилась Австрия, Обербейрен. Бездонно-синее небо, ослепительный снег; он сияет и искрится, и каждая снежинка будто драгоценный алмаз. Кэрри скользит на лыжах. На тропе — ни души. Кэрри будто плывет по белому бескрайнему морю. Лыжня вьется между сосен. Кэрри совсем одна. И вдруг, обогнув сосны, она видит далеко впереди такого же одинокого лыжника. Черный силуэт стремительно удаляется от нее вниз по склону, вальсирует меж деревьев. Она знает, это Андреас; ей хочется, чтобы он понял, что она здесь, тогда он непременно ее подождет. Она кричит: «Андреас! Постой, позволь мне быть с тобой. Пусть наши лыжи скользят рядом». Она слышит свой голос, ветер подхватывает его и уносит прочь; ее лыжи шуршат по умятому снегу. «Андреас!» Но он уходит от нее. Она поднимается на холм, теперь он слышит ее голос и ждет ее. Он опирается на лыжные палки, следит за ней взглядом; голова запрокинута, темные очки подняты высоко надо лбом.

Он смеется. Белые зубы на бронзово-загорелом лице. Наверное, выкинул какой-нибудь головоломный трюк. Она приближается к нему, останавливается и только тут понимает, что это не Андреас, а незнакомец с волчьим оскалом и холодными, как серая галька, глазами. Небо уже не синее, оно потемнело, как перед бураном. Кэрри страшно…

Страх разбудил ее, глаза распахнулись в темноте. Она слышала, как колотится у нее сердце. Не сразу сообразив, где она, Кэрри увидела пробивающийся между штор свет уличных фонарей. Это не Австрия, не Обербейрен. Это Лондон. Не пахнущий елкой номер с балконом, а Патни, гостевая спальня в доме ее друзей, Сары и Дэвида Ламли. Не мороз и звезды, а серый шорох дождя. Сон ушел. Ушел и Андреас, который никогда ей не принадлежал. Все кончено.

Она протянула руку, нащупала на ночном столике часы. Шесть часов, темное утро, начало декабря.

В пустой постели так сиротливо. Кэрри охватила острая тоска. Ей нужен Андреас, она отчаянно хочет, чтобы он был здесь, с нею, хочет прижаться к его литому мускулистому телу. Вернуться туда, где они принадлежали друг другу. Необъятная резная кровать в косых солнечных лучах, влюбленные, накрепко спаянные в огне страсти и неги. Кэрри повернулась на бок, обхватила себя за плечи, чтобы согреться и успокоиться. Все будет хорошо. Это как болезнь, но она выздоровеет. Она закрыла глаза, уткнулась лицом в подушку и заснула.

В девять Кэрри снова проснулась. Хмурое зимнее утро начинало светлеть. Дэвид и Сара, должно быть, уехали на работу, оставив ее одну в доме. Уже неделя, как она здесь, но ничего еще не сделано: ни с кем не повидалась, новой работы не нашла. Сара и Дэвид все понимают и не тормошат ее. Из всей своей семьи Кэрри общалась только с отцом — позвонила ему в Корнуолл и долго, почти час, задушевно говорила. «Ты ведь повидаешься с матерью, правда?» — спросил он, и она пообещала, но все время под разными предлогами откладывала. Неделя — это слишком долго, и Кэрри понимает, что тянуть больше нельзя. Сегодня, прямо утром, она обязательно позвонит Доди и беззаботно скажет: «У меня сюрприз. Я вернулась. Я здесь, в Лондоне».

Пойдут удивленные ахи, охи, объяснения, оправдания, потом они договорятся о встрече. Кэрри все это не пугало, хотя она и не испытывала никакого удовольствия при мысли о предстоящем общении с матерью и сестрой Николой. Они наговорят ей с три короба, но при этом не сообщат ни одной хорошей новости. Однако родню не выбирают, так что чем скорее Кэрри выполнит свой долг, тем лучше.

Она вылезла из постели, накинула халат и спустилась вниз. Кухня сверкала чистотой. Сара хоть и работала полный день, была отменной хозяйкой. Кэрри заметила записку, прислоненную к цветочному горшку, стоявшему посреди стола.

«Доброе утро. Бекон и апельсиновый сок — в холодильнике. У Дэвида вечером собрание, а я приду домой как обычно. Если пойдешь в магазин, купи, пожалуйста, овощей к ужину. Например, цветной капусты. И еще, пожалуйста, китайского чая „Лапсанг Соучон“ в пакетиках.

Целую. Сара».

Кэрри вскипятила воду, заварила кофе, опустила в тостер ломтики хлеба. Кофе выпила, но к тостам не притронулась. Телефонный аппарат, стоящий на кухонном шкафу, угнетал ее, как нечистая совесть. К тому времени, как она выпила три чашки кофе, часы показывали без четверти десять. Надо полагать, даже Доди Саттон должна уже проснуться. Кэрри сняла трубку и набрала номер. В окно стучал дождь. Послышались телефонные гудки. Кэрри терпеливо ждала.

— Алло.

— Ма.

— Кто говорит?

— Это я, Кэрри.

— Кэрри? Ты звонишь из Австрии?

— Нет. Из Лондона.

— С Рэнферли-роуд?

— Нет. Рэнферли-роуд сдан в аренду сроком на три года. Он освободится только через три месяца. Так что я бездомная.

— Тогда где ты?

— В Патни. У друзей. Напротив тебя, через реку.

— Давно вернулась?

— Примерно неделю назад. У меня куча дел, не то я позвонила бы раньше.

— Неделю? У тебя каникулы? — недоверчиво спросила Доди.

— Нет, не каникулы. Я бросила работу. Решила, что с меня хватит.

— Я всегда считала, что тебе лучше вернуться сюда. Мы не видим тебя годами. Что же случилось?