Гений советской артиллерии. Триумф и трагедия В. Грабина - Александр Широкорад

— Нужен вам Грабин в Приволжье или нет? — еще раз спросил Ефимов.

— Нужен, нужен, — ответил Ванников.

— Поезжайте на свой завод и никуда больше, — твердо сказал мне комкор»*.

Было ли направление Грабина в Краматорск опалой, кознями его врагов? Об этом можно судить двояко — ведь правительство планировало сделать Ново-Краматорский завод одним из крупнейших артиллерийских заводов, там предполагалось освоить производство орудий большой и особой мощности для РККА, 406-мм башенных установок МК-1 для новых линейных кораблей. Следует сказать, что многое из задуманного было сделано. В частности, удалось наладить серийное производство 203-мм гаубиц Б-4, создать сверхмощные железнодорожные установки — 356-мм пушку ТП-1 и 500-мм гаубицу ТГ-1. К сожалению, война и оккупация прервали работы на Ново-Краматорском заводе.

То есть перспективы для работ были, да еще какие! Но, с другой стороны, командовать Грабиным стали бы не только директор и главный инженер Ново-Краматорского завода, но и главные конструкторы заводов «Большевик» и «Баррикады», где были спроектированы все эти огромные орудия и башни. Так что Грабин в очередной раз принял правильное решение.

Но в Горьком Василию Гавриловичу тоже было несладко. Опять конфликты с Мирзахановым, не отпускала и болезнь:

«Прошел январь. Здоровье мое не улучшилось, я нервничал и готов был бежать из больницы. Как-то в воскресенье — а это был день посещения, у меня как раз сидела жена — заглянула в палату санитарка:

— Больной Грабин, вас там вызывает какой-то человек. Я сказала, что вы ходячий.

Пришлось подняться и выйти.

Ожидал меня секретарь райкома партии. Он извинился, что побеспокоил, и сказал, что моим здоровьем интересуется секретарь обкома; очень сожалеет, что не может прийти сам. Я удивился: почему вдруг секретарь обкома заинтересовался моим здоровьем? Оказалось, на одном из совещаний в ЦК Сталин спросил секретаря обкома о состоянии моего здоровья, но тот был не в курсе дела и толком не смог ответить.

Меня это даже рассмешило: Сталин знает, что я болею, и справляется обо мне; секретарь обкома попал в неловкое положение и спешит исправить свою “недоработку”, но как? Секретарь райкома, получивший указание, беседует со мной в коридоре, что называется накоротке, о том о сем и явно чувствует себя неловко. Я и сам на его месте, наверное, чувствовал бы себя не лучше. Это ведь не так просто — проявить чуткость за кого-то, по заданию»*.

10 мая 1937 г. Мирзаханов был снят с должности директора завода № 92 и вернулся обратно в Подлипки на завод № 8.

12 мая партийному комитету завода № 92 представили нового директора Григория Александровича Дунаева. Он сразу взял быка за рога: «Я приехал из Брянска. Меня лично просил

Климент Ефремович Ворошилов поставить ваш завод на крепкие ноги. Укрепить дисциплину, поднять производительность труда на более высокую ступень. В этом мне должны помочь вы и стахановское движение...»

О прибытии нового директора на завод Грабин узнал в больнице. Вскоре и сам Дунаев заглянул в больничную палату к Василию Гавриловичу.

«Дунаев поинтересовался состоянием моего здоровья, а потом изложил свои взгляды на работу КБ: оно должно прекратить всякие опытно-конструкторские и исследовательские работы и заняться исключительно обслуживанием валового производства. Меня его высказывания вывели из равновесия. Новый директор не хотел загружать ни себя, ни завод ничем новым, хотя бы и нужным армии. Конечно, такая жизнь легче.

Я попытался убедить Дунаева, что его точка зрения ошибочна: КБ должно заниматься и валовым производством и создавать новое. Однако директор стоял на своем. Он несколько раз повторил:

— Вот освоим Ф-22 в валовом производстве, и жизнь на заводе пойдет гораздо лучше, спокойнее.

Как я ни пытался узнать, каковы его планы освоения в производстве пушки Ф-22, он всякий раз уклонялся от прямого ответа, хотя это был поистине животрепещущий вопрос»*.

В конце июля 1937 г. Грабина выписали из больницы. У него был еще бюллетень на две недели, но на следующий день Василий Гаврилович поехал в КБ.

«Вошел в свой кабинет, в нем работал мой заместитель [Павел Иванович Костин. — А. Ш.]. На радостное мое приветствие он ответил сдержанно и тут же снова сел за мой стол, а я остался посреди комнаты! Очень странно! На его лице не было не только радости, не было даже простого радушия. Я спросил, как идут дела с пушкой Ф-22.

— Ничего, идут.

Что с ним случилось? Пошел к директору доложить о своем возвращении. Дунаев сидел, уткнувшись в какую-то бумажку. На нем была ладно сшитая гимнастерка из зеленовато-серого габардина. В тридцатые годы почти все руко

водящие работники носили полувоенные костюмы, хромовые сапоги и гимнастерки из хорошего материала с широким кожаным ремнем.

Таков был стиль эпохи.

Остановившись возле стола, я поздоровался. Дунаев, не отрываясь от бумажки, кивнул головой и механическим движением руки указал в сторону кресла.

Вот так прием, ничего себе! Я продолжал стоять.

— Что скажете? — наконец произнес Дунаев своим странным голосом.

Я доложил, что прибыл из больницы и приступаю к исполнению своих обязанностей.

Молчание.

— А где вы намерены работать?

— Как где? В КБ.

Опять молчание. Директор собирался с мыслями. И собрался:

— На должность начальника КБ я назначил бывшего вашего заместителя.

— Чем вызвано мое отстранение? — спросил я как можно спокойнее.

— Вы мне совершенно не подходите. И вообще, на заводе вы не нужны.

— Но мы не работали вместе ни одного дня. Как вы определили, что я непригоден и совершенно вам не подхожу?

— Это уж позвольте мне, как директору, знать! — Дунаев привстал, одергивая на животе габардиновую гимнастерку. — В своих действиях я не обязан перед вами отчитываться. Я здесь хозяин, а не вы.

— То, что вы сказали, не может служить доказательством моей непригодности как начальника КБ. И к тому же мне непонятно, что означает “вы мне совершенно не подходите”.

— Еще раз вам говорю — вы совершенно мне не нужны, и нечего допытываться, почему да зачем.

Он уже не говорил, а кричал.

— Можете уходить и оформлять расчет, мое решение твердо, и никто не заставит его изменить! — Дунаев опять привстал, одергивая гимнастерку.

— Не ошиблись ли вы в своем решении? Уйти я всегда успею, но я уверен, что нам придется работать вместе, хотя для обоих нас это будет не так уж приятно. Интересы государства превыше всего, поэтому и вам и мне придется с ними считаться.