Григорий Распутин - Алексей Варламов

«С 1911 года (а не раньше. —А. В.) стало заметно изменение чувств государя к великому князю Николаю Николаевичу, – вспоминал царскосельский комендант В. Воейков. – Произошло оно на почве испортившихся отношений между императрицей Александрой Федоровной и великой княгиней Анастасией Николаевной (супругой великого князя), с которой она раньше состояла в большой дружбе, имевшей, между прочим, последствием и появление во дворце «старца» Распутина. Пока существовало благорасположение государыни к великой княгине Анастасии, Распутина во дворце великого князя называли «Божьим человеком». Но как только произошло изменение в отношениях, великий князь Николай Николаевич под влиянием супруги и великой княгини Милицы Николаевны задумал удалить «старца» от их величеств. Когда эти старания не увенчались успехом, во дворе великого князя началась открытая интрига против императрицы, которой стали вменять в вину посещение двора Распутиным».

«Вы знаете, это человек действительно удивительный, – говорил обер-прокурору Синода А. Д. Самарину Великий Князь Николай Николаевич летом 1915 года. – Я сам находился под его влиянием, я изучил все его учение и мог бы в Синоде разъяснить это хлыстовство. Особенно сильна в этом моя belle soeur (т. е. Милица Николаевна). Она может очень скоро познакомить вас с этим учением. Но я раскусил, что это за человек и от него отвернулся. Тогда он мне стал угрожать, что поссорит меня с Государем. И действительно поссорил так, что мы одно время не виделись».

Но это относится к более позднему периоду, а весной 1907 года Милица Николаевна побывала в Покровском (об этом имеется полицейское донесение: «Весной 1907 г. к нему инкогнито изволила приезжать ее императорское величество в. кн. Милица Николаевна»), где не только не стала затевать против опытного странника никаких интриг, но подарила ему несколько тысяч рублей на строительство нового дома. В 1908 году, когда следствие уже было завершено, она же, Милица Николаевна, Распутина просто спасла, предоставив ему убежище в своем дворце от преследовавшей его по приказу Столыпина полиции. Таким образом, неприязнь к Распутину «черногорок» и их мужей, о чем пишут и Платонов и Радзинский, если и имела место, то никак не в 1907 году, а гораздо позднее, и, следовательно, причины возбуждения дела о принадлежности Распутина к хлыстовской секте в 1907 году следует искать все же не в Петербурге, но в Покровском.

Единственной хотя и недостоверной петербургской зацепкой можно считать запись из так называемого «Дневника» Распутина (представляющего собой либо записи речей Распутина, сделанные его секретарем Акилиной Лаптинской, либо являющиеся такой же подделкой, как и вырубовский «Дневник»), где содержится следующее высказывание, вложенное в уста автора: «Хитер Петруша, а мужик хитрее. Вот он каналья, что сделал. Собрал бумажки, чтобы меня пугнуть… Поп-дьявол послал бумажку о радениях. Будто хлыстовали. Экой дурак!..»

Петруша – это П. А. Столыпин, о резко отрицательном отношении которого к Распутину речь пойдет в следующей главе, однако если даже и поверить в то, что эти или похожие слова были произнесены, то в любом случае инициатива шла из Сибири, от «попа-дьявола», а в Петербурге ее в лучшем случае поддержали.

Матрена Распутина связывала недовольство священников с растущей популярностью ее отца среди крестьян в ущерб авторитету местного клира:

«…по селу разнеслась весть, что зародился новый пророк-исцелитель, чтец мыслей, разгадыватель душевных тайн.

Слава Распутина стала распространяться далеко за пределами села Покровского и соседних деревень. Приходили бабы, водя за собой кликуш, хромых, слепых, больных ребят.

Священник увидел в отце врага, способного лишить его, по крайней мере, части доходов. Теперь больные шли за исцелением к отцу, а не в церковь. Те же, кто искал духовного руководства, предпочитали получать хлеб из рук отца, а не камни из рук священника.

И без того разгневанный соперничеством "выскочки", священник пришел в ярость, узнав, что отец намерен соорудить на своем подворье подземную часовню.

Насколько я знаю, отец никогда открыто не выказывал своего отношения к Покровскому батюшке. Но тот был достаточно опытен и не нуждался в непосредственных объяснениях.

С точки зрения сугубо церковной, затея, подобная затее отца, не несла в себе ничего оскорбительного. От Покровского служителя Господнего потребовалось бы только освятить новую часовню. Или заявить, почему он этого делать не намерен.

Имея представление об отцовском характере, батюшка не мог отважиться на такой шаг. Отец молчать бы не стал, последовало бы разбирательство с привлечением деревенской общины (мира), многое могло бы тогда явиться на свет Божий.

Отец Петр решил – не мытьем, так катаньем – допечь неугодного.

А тем временем строительство продвигалось. Отец работал не переставая. Нашлись и помощники.

Когда уже все было закончено и собранные в странствиях моим отцом иконы расположили в нишах земляных стен, батюшка решил, что настал час действовать. И настрочил донос.

В ожидании (и даже – в предвкушении) своей победы он строго-настрого запретил ходить в отцовскую часовню, предрекая кары небесные тем, кто будет продолжать потакать "пособнику дьявола". Это не помогало. Прихожан в церкви не становилось больше. Наоборот.

Ответа от церковного начальства все не было, и батюшка направился в Тюмень сам.

Там его принял епископ. Батюшка вылил на отца не один ушат грязи. Вплетая в уже устный донос все, что мог припомнить из сплетен, сопровождавших отца.

Картина получилась страшная.

Богобоязненный епископ пришел в ужас от творящихся в подведомственном ему приходе непотребствах, и тут же отправился вместе с отцом Петром в Покровское положить конец безобразиям. За ними последовали ученые монахи и полицейские.

Учинили целое следствие.

Полицейские, переодетые крестьянами, несколько раз побывали на службе в часовне, монахи с суровыми лицами ходили по деревне и расспрашивали тех, кто бывал на отцовских собраниях. Через несколько дней тщательного расследования они доложили епископу, остановившемуся в доме батюшки, – не замечено ничего, что могло бы хоть в какой-то степени подтвердить обвинения.

Епископ оказался человеком трезвомыслящим. К тому же за несколько дней жизни под одной крышей с батюшкой он рассмотрел его поближе и понял, с кем имеет дело.

Священник, который был уверен, что ненавистного соперника уберут с его дороги, был поражен. Все обернулось против него самого. Деваться некуда – батюшка был вынужден признать, что оговорил отца.

Священник оправдывался тем, что слухи передавали ему верные люди.

Но епископ не скрывал неудовольствия. С одной стороны, на подведомственной ему территории ереси нет – и это хорошо. Но, с другой стороны, епископ понимал, что Покровский батюшка не остановится и пойдет жаловаться дальше по начальству – а это уже плохо.

Так и вышло».

И хотя того, о чем пишет Матрена, сама она видеть не могла, а версия о том, что правящий архиерей испугался доноса священника, довольно сомнительна, само по себе предположение, что первый раз духовные власти заинтересовались Распутиным еще до его странствия в Петербург, вполне логично. Опытный странник из слободы Покровской слишком откровенно диссидентствовал, втягивая в свое окружение неопытные души, а религиозных ересей в России всегда хватало и власти с ними боролись. Особенно актуальным это сделалось после дарования свобод в 1905 году. Документов о расследовании принадлежности Распутина к хлыстовской секте, начатого до 1907 года, впрочем, не сохранилось, за исключением разве что мемуаров Родзянко.