Созвездие Овна, или Смерть в сто карат - Диана Кирсанова

– Зачем? – возразила женщина. – Кур я, сам знаешь, не держу, а на привязи ему скучно. И мне тоже.

– Балуешь собаку, – проворчал Илья.

Он представил меня по всей форме – и блестящие глаза женщины вновь, уже более детально, заскользили по моей фигуре. Она нисколько не стеснялась, рассматривая меня, как некое обыкновенное, но небезынтересное существо. Я переступила с ноги на ногу.

– Ага, – с удовлетворением сказала Алка, закончив свой осмотр. – И что мне с ней делать?

– Проведи ее в дом и поговори с человеком!

– Ага. Все, Аргуша, у меня тут более интересный собеседник нарисовался, – отмахнулась она от наскакивающего на нее пса. – Что ж, пойдемте! Вани дома нет пока, у соседа он, крышу помогает перекрывать. Но мы поговорим, – она неожиданно подмигнула мне, – посидим, поболтаем. Иди, Илья, – обернулась она к деверю, – мы разберемся.

– Алка – ты смотри! – строго и (для меня) непонятно сказал Нехорошев.

– Иди, иди! – она отмахнулась. – Разберемся.

* * *

Дом младшего сына Руфины отличался от того, который я только что покинула, более современной обстановкой. И мебель здесь была получше, и словно бы даже света проникало больше сквозь широкие, с раздвинутыми до упора занавесками окна. К моему удивлению, Алка провела меня не в большую комнату, как диктовали законы гостеприимства, а усадила на большой табурет в кухне.

Впрочем, здесь было очень даже уютно: на окошке трепетала веселая занавесочка с зайчиками, играющими на барабанчиках, в небольшой железной печке бесновались жаркие огненные язычки.

Когда я села, женщина, встав прямо передо мной и уперев руки в боки, вдруг звонко крикнула:

– Пашка!

На этот крик из комнаты сразу же выполз толстый, как пузырь, парень с книжкой – на вид лет пятнадцати. Хмуро уставившись на Алку, он остановился на пороге.

– Ну?

– У нас гости! – торжественно сказала Алка.

– Ну?

– Ну и иди.

– Нет.

– Иди, Пашенька, – ласково сказала Алка, беря подростка за подбородок. – Иди, родной мой.

– Отец заругается, – буркнул подросток.

– Не твоя забота.

Парень развернулся и вышел из кухни, неслышно ступая по половицам ногами в толстых вязаных носках. Через минуту в выходящее во двор окно я увидела, как его упитанная фигура медленно направляется к калитке. Он размахивал на ходу хозяйственной сумкой.

– Зачем вы его? – робко сказала я. – Мальчик не помешал бы нисколько.

– Мальчик сейчас придет, – был ответ. – Я его в магазин отправила. А вы что подумали?

– А-а, – мне-то показалось, что Пашку просто выставили из дому. – В магазин. Понятно…

– Ну, рассказывайте!

Иванова жена уже сняла длинную вязаную кофту, в которой она резвилась во дворе с собакой, и осталась в легком домашнем халатике с воланами. Остановившись передо мной, она живо провела рукой по высветленным до почти что снежной белизны волосам – подстриженные коротким каре, они быстро пробежали сквозь ее пальцы и упали на лицо, почти полностью закрыв один блестящий изумрудно-зеленый глаз со слегка подкрашенными ресницами.

Рассмеявшись, Алка тряхнула головой, снова откидывая волосы с лица, и села рядом, приблизив ко мне лицо и опустив подбородок на подставленные чашечками ладони.

– Ну? – спросила она с почти детским нетерпением. – О чем мы будем говорить?

– Я бы хотела узнать…

Излагая жене Ивана уже проверенную на старшем брате версию о редакционном задании, я рассматривала Алку, тешась надеждой, что мой пристальный интерес останется незамеченным ею. Женщина казалась не многим старше меня – ей было едва ли многим больше тридцати лет, а возможно, и меньше. Ивану же, как я уже знала, было сорок семь.

Но смущала меня не столько разница в возрасте – это не такая уж редкость, – сколько вопрос о том, как Илье вообще удалось заполучить в жены такую куколку. Сами Нехорошевы, если судить по Илье, особой наследственной красотой похвастаться не могли.

А Алку действительно можно было отправлять прямо на подиум – высокая, длинноногая, белокожая, но главным в ее внешности было даже не это, а то, что нельзя подогнать под рамки словесного портрета: живость, что ли? Непосредственность? Или темперамент? Слово не подбиралось.

Зависть набросилась на меня, злобно кусая; она была такой же, эта зависть, как и я сама – маленькой, толстой и рыжей. Я честно пыталась отогнать эту озверевшую жалящую муху, но она продолжала виться и жужжать надо мной, отравляя мне жизнь.

– А Пашка – он кто? – спросила я сердито.

– Ванин сын, – ответила Алка, все так же упирая подбородок в руки. Ее большой, слегка продолговатый глаз (второй вновь закрыла упавшая на лицо белая прядка) был похож на красивую зеленую раковину.

– Сын Ивана? Не ваш?

– Ну что вы! – приподняв голову, Алка рассмеялась и снова оперлась о ладони подбородком, обхватила пальцами щеки. – Разве я так плохо выгляжу? Пашка – сын Вани от первого брака.

– Так вы вторая жена? – вопрос звучал несколько бесцеремонно, но я сердилась, чувствуя, что начинаю попадать под обаяние этой Цирцеи.

– Да. Вторая и… – снова всплеск русалочьего смеха! – … и любимая.

– А первая где?

– Она погибла, – просто и, кажется, даже без приличествующей случаю тени сожаления сказала Алка. – В результате… Как это говорят? ДТП. Вам разве Илья ничего не говорил?

– Илья? Нет. Почему об этом мне был должен рассказывать Илья?

Только тут на лицо молодой женщины легла легкая тень – тучка, прилетевшая в ясное весеннее утро:

– Но как же… Ведь Галина – это Пашкина мать – Галина погибла вместе с Оленькой. Это было ужасно…

– Кто это – Оленька?

Женщина задумчиво смотрела на меня несколько секунд; затем поднялась, бросила в окно быстрый взгляд, развернулась – и сказала на этот раз очень серьезно:

– Оленька – это дочь Ильи и Валентины. Ванина племянница. Она тоже погибла. Они обе… под колесами грузовика. Но это было давно.

– Как давно? – насторожилась я.

– Очень давно. Двенадцать лет назад.

Скрипнула дверь – вернулся Пашка. Не раздеваясь, он прошел в кухню, выставил из сумки бутылку водки, пакет сока, бросил на стол пачку «Мальборо-лайт». На меня он не смотрел.

– Все? – буркнул подросток.

– Все. Иди, дорогой.

Алла уже сдирала обертку с запаянной в целлофан мясной нарезки, потрошила прямо на клеенке крошившийся батон. Похоже, наши «подследственные» сговорились сегодня испытывать мое диетическое терпение. Я и не заметила, как на столе появились рюмки и тарелки с райскими птицами.