188 дней и ночей - Януш Леон Вишневский

Для меня эта книга была также повествованием о быстротечности жизни, причем повествованием старого человека, который уже не может неизбежностью этой быстротечности пренебречь. Только молодость может думать: «Время проходит, ничего, впереди еще много времени». У Рота прощание с молодостью однозначно и неотвратимо. Оно символизирует импотенцию героя. По-моему, это извращенный способ показать то, чего люди не хотят принять к сведению: кое-что им уже не принадлежит. Они умирают. Бесповоротно.

В последнее время меня часто посещают такие мысли (хотя я не импотент, и это совпадение здесь абсолютно (!!!) случайно), и потому мне грустно. Видимо, это заметно, если судить по Вашему заботливому вниманию. Заявляю, что это отнюдь не проявление известного midlife-crisis.[37]Я знаю, о чем говорю, потому что такой «кризис» мне случилось пережить уже несколько раз. Первый раз, когда мне было восемнадцать лет, а второй — после тридцати. И еще несколько раз потом.

Я удручен по той же самой причине, что и Цуккерман, герой книги Рота. А именно: что некоторые решения, которые я принял, нельзя отменить, что кое-каких вещей я уже не сделаю никогда, что я абсолютно не желаю с этим смириться и что даже знаю, кому по этому вопросу можно написать жалобу…

А может, я ошибаюсь? Может, это вовсе никакой не синдром неизбежной быстротечности времени, а всего лишь банальное SAD, то есть Сезонное Аффективное Расстройство настроения, следствие нехватки солнечного света? Ведь через неделю наступит самый короткий день в году. Наверное, стоит как можно скорее отправиться в какой-нибудь торговый центр и постоять в свете елочных гирлянд.

Сердечный привет,

ЯЛВ

Варшава, вторник

Пан Януш,

меня удивило, что роман Рота показался Вам женоненавистническим. Честно признаюсь, мне это даже в голову не приходило. Феминизм, если придерживаться терминологии, не боится слабых, сломанных жизнью женщин. Он не любит только ненастоящих. К тому же Рот проходится по всем своим героям. Я не вижу здесь никакой диспропорции. И как можно сравнивать поруганную молодую женщину, которую жизнь превратила в половую тряпку, и мужчину, решившего покончить с жизнью? Я бы не рискнула. Для Вас это история о преходящем, об импотенции — этом ощутимом подтверждении быстротечности жизни. А для меня это литературный пример самого худшего зла, которое человек может сделать самому себе, — отказа от своих корней, от самого себя. Рот пишет о страшной вещи — расизме. Я была в Южной Африке перед самым падением апартеида. Видела скамейки, предназначенные исключительно для белых, телефонные будки для черных и автобусы, в которых не было белых. Стыд. Позор. То, что не должно укладываться в голове, долго и четко функционировало. В книге Рота написано и об этом тоже, об ощущении превосходства, которое — нравится нам это или нет — есть в каждом из нас. Только не каждому удается победить в себе эту болезнь. Расизм, как дьявол, вводит людей в искушение. В ресторане нам необходим самый лучший столик, на светофоре не терпится тронуться с места первым… Когда мы считаем, что мужчины сообразительнее женщин, а женщины, в свою очередь, не любят своих свекровей, мы тем самым, сознательно или нет, соглашаемся на жизнь в пороке, или, если угодно, ставим на свою жизнь клеймо.

С уважением,

МД

Франкфурт-на-Майне, среда, вечер

Пани Малгожата,

я не упомянул проблему расизма в книге Рота, но это вовсе не значит, что я игнорирую ее. Идеи книги Рота в этом отношении для меня абсолютно очевидны. Я ценю «Порок» также и за то, что автор вплел свое послание в историю без излишнего морализма и ненужного менторства. В этом отношении роман напоминает мне трогательную книгу Э. Доктороу «Рэгтайм». Расизм во всех формах присутствует в современном мире на всех географических широтах и во всех культурах, независимо от уровня цивилизационного развития.

История человека в этом отношении добилась действительно видных достижений — под знаменем равенства она изменяла законодательство, освобождала рабов и через принятие соответствующих конституций уравнивала их в правах, — но эволюция человека как морального животного потерпела полный крах. Люди не хотят ощущать себя равными с другими. Им, как правило, хочется считать, что они лучше других. Если они не могут отличиться чем-то реальным, они начинают верить, что кожа, в которой меньше пигмента, лучше той, в которой пигмента больше. Ну вроде того, как если бы принять, что зеленые чернила лучше синих или что красный автомобиль лучше черного. Кроме того, свою инаковость (читай: превосходство) они рассматривают как право для привилегий. Мне кажется, это присуще человеческой природе: порок, с которым человек не может и, как выясняется, даже не хочет справиться. Это просто вписано в логику человеческого предназначения. Причем вписала это в нее своею собственной рукой мать-эволюция.

Эволюционную обусловленность безудержного желания господствовать уже у прапрачеловека прекрасно и страстно описывает неутомимый американский популяризатор науки Роберт Райт. В своей книге (она читается как увлекательный исторический роман!) «Nonzero. Логика человеческого предназначения» Райт доказывает, что без жажды господствовать не было бы прогресса и развития, а цивилизация остановилась бы на этапе обществ (кое-кто даже говорит, что не обществ, а конгломератов слабо связанных друг с другом семей) охотников-собирателей. Пользуясь открытиями археологов, антропологи привели неоспоримые доказательства, что человеческие существа с самых ранних этапов истории стремились к так называемому общественному статусу, причем делали это остервенело. Кое-кто называет это низменными инстинктами. Но факт остается фактом, что эти самые низменные инстинкты уже господствовали в нашей жизни около 50 000 лет тому назад. Но как сегодня, так и тогда человек пытался поднять свое социальное положение в группе и произвести впечатление на других. Мы прилагаем огромные усилия, чтобы достичь этого, чтобы создать нечто такое, что найдет широкое применение, вызовет восхищение, а нам даст власть и сделает лидером. В случае, например, племени охотников-собирателей шошонов, которые десятки тысяч лет населяли территорию современного американского штата Вашингтон, этим «чем-то» стало изобретение и изготовление примитивной сетки для ловли зайцев. Сегодня в штате Вашингтон проживает другой лидер, который тоже придумал нечто, что очень подняло его социальный ранг. Его зовут Билл Гейтс. Короче говоря, без желания доминировать в группе не было бы ни прогресса, ни ловушек на зайцев, ни системы Windows…

Есть еще самонадеянные и уверенные в собственной непогрешимости, желающие убедить других, что это вовсе не порок и нечего здесь прикрывать, припудривать или стушевывать. Ибо если нет порока, то и скрывать нечего. Достаточно лишь убедить других, что так природа захотела. Но это имеет свои четкие границы. Когда большую ценность хочется доказать не тем, что была сделана более совершенная сетка для ловли зайцев или более совершенная операционная система для компьютера, а утверждается лишь то, что одна раса лучше другой, это никакой не прогресс. Это обычная низость. Я имею здесь в виду не столько неонацистских придурков, плетущих свои софизмы, сколько тех, кто под знаменем науки и своего авторитета старается создать и обосновать теорию на основе подтасованных данных. Одна из таких личностей — Уильям Шокли. Как физик Шокли был (он умер в 1989 году) для меня в какой-то степени авторитетом. В 1956 году он получил Нобелевскую премию за открытие транзистора, сделавшего революцию в электронике. Без транзистора и всего, что после этого открытия наступило, не было бы интегральных схем, Интернета и глобальной коммуникации. Но речь не об этом.