Побег - Кирилл Шелестов

— Да борись, жалко, что ли? — разрешил он, беря со стола пульт от телевизора и принимаясь щелкать кнопками. — Только не верещи, ладно? Хочу футбол досмотреть, вчерашний матч должны сейчас повторять. — Он повернулся ко мне. — Не видал? Там наши во втором тайме гол сами себе забили. Вот придурки! Я, кстати, тоже пропустил, замотался.

— Я останусь здесь! — взывала к нам Олеся. — Я буду ждать Вовочку!

Она всхлипнула.

— Олесь, ну я же попросил тебя убавить звук! — укоризненно произнес Виктор. — Не слышно, что там комментатор объясняет. Минут за двадцать до конца. Мне охрана рассказывала.

— Почему эта поганая Картошкина должна хозяйничать здесь? — продолжала Олеся. — Я люблю Вовочку больше, чем она.

— Потому что эта поганая Картошкина — его законная жена, — меланхолически проговорил Виктор. — Во-во, гляди, сейчас вклотят! А, нет, не то! У тебя теки-ловка есть?

— Она живет там в этой поганой Англии, а сама даже английский выучить не может, — твердила Олеся срывающимся от обиды голосом. — Готовить не умеет. Когда она здесь, Вовочка ко мне завтракать приезжает. К тому же она никогда ничего на место не кладет, я после ее приездов по три дня прибираюсь. Неряха! Только деньги с него ежемесячно тянет, — поскольку Виктор не обращал на нее особого внимания, Олеся старалась встать между ним и телевизором. Так же она поступала во время сцен с Храповицким, которых я наблюдал достаточно. — Она и не представляет, что у нас тут в России творится. Какие ужасы приходится простым людям здесь выносить. Приезжает, вся важная такая! «Ах, как это вы можете в таком болоте обитать?!» — манерничая, передразнила она. — Мне девчонки рассказывали, как она в магазинах себя ведет. Им стыдно за нее! Специально с акцентом говорит, будто русский уже забыла. А я страдаю.

— А ты не страдай, — перебил Виктор, вытягивая голову то в одну, то в другую сторону. — Зачем страдать? Я вон с похмелья — и то не страдаю. Ты лучше отойди куда-нибудь да текиловку принеси, я тебя уже в третий раз прошу.

Слезы Олеси его не трогали, возможно, потому, что выглядели не вполне натурально, хотя переживала и плакала она искренне. Привыкнув играть чью-то роль, она утратила естественность поведения и фальшивила даже в самые драматичные минуты своей жизни.

Кстати, девичья фамилия жены Храповицкого была не Картошкина, как уничижительно произносила ее Олеся, а Картошина. Фамилией Лариса и впрямь уступала Олесе, но во всем остальном нравилась мне больше. Во всяком случае, она не носила красные спортивные костюмы, не целовалась с собаками, здоровалась с окружающими и предлагала им чай, когда они приходили в гости.

Вообще я ловил себя на том, что в конфликтах между женами и любовницами чаще сочувствую женам. Наверное, потому, что в душе я консерватор и стою на страже семейных ценностей. Оттого и не женюсь: зачем разрушать то, чем дорожишь?

— Почему вы так по-скотски к нам относитесь? — вновь всхлипнула Олеся.

Не дождавшись текилы, Виктор сам полез за ней в холодильник.

— Нормально я к тебе отношусь, — проворчал Виктор. — Не дерусь с тобой, скандалов не устраиваю. Что ты до меня докопалась?

— Я не про себя лично говорю, а про всех про нас! Про ваших любимых женщин. Вы просто пользуетесь нами, поступаете, как вам удобно, и мы еще должны вечно выслушивать бесконечные истории про ваших старых, толстых жен, какие они у вас хорошие и умные! Зачем же вы тогда нас заводите? Вот и жили бы с ними! А то вы им только врете!

— С чего это они умные? — удивился Виктор, вытаскивая из холодильника початую бутылку. — Такие же дуры! Между прочим, мы не только им врем. Мы и вам врем, так что ты зря обижаешься. Да я уж вообще забыл, когда правду говорил.

— Мы всем жертвуем ради вас, — продолжала декламировать Олеся. — Отдаем вам свою молодость, свою красоту. Самое дорогое, что у нас есть.

— Мы тоже отдаем вам самое дорогое, что у нас есть, — Виктор налил себе рюмку, выпил и несколько секунд стоял молча, прикрыв глаза. — А томатный сок где?

— Мы с Вовочкой не пьем томатный, только апельсиновый. Что же вы нам отдаете, интересно знать?

— Бабки, что же еще?! — возмутился Виктор. — А ты сама не догадываешься! Что дороже денег? Нет ничего.

— Да не нужны они нам! — воскликнула она жалобно. — Вы заперли нас в эти проклятые золотые клетки, а нам хочется простых человеческих отношений.

— В эти золотые клетки вы сами лезете, прямо в драку! Попробуй вас в них не пусти, — возразил Виктор, недовольный тем, что его то и дело отрывают от экрана. — И не выгонишь вас отсюда, пока вы другую клетку себе не найдете, еще золоченее. Вот мы с Андреем уже битый час тебя выпроваживаем. Летела бы себе на здоровье, пташка вольная, куда глаза глядят. Как же, дождешься от тебя! Кстати, о простых человеческих отношениях. Ты огурец соленый хотя бы можешь найти?

— Мы держим только свежие. Соль вредна для организма. А соленым огурцом закусывают одни колхозники.

— А я кто, по-твоему? Рабочий, что ли? Я и есть колхозник.

— А Вовочка говорит...

— Пусть Вовочка теперь соседей по камере учит, — грубо оборвал ее Виктор, которому, очевидно, надоело с ней препираться.

При этих словах Олеся разрыдалась.

— Короче, — теряя терпение, проговорил Виктор, — у тебя есть два варианта: либо ты съезжаешь в течение одного часа самостоятельно и добровольно, либо тебя вывозит отсюда охрана.

— Ты не посмеешь! — выкрикнула Олеся. — Я останусь здесь!

Виктор взял станцию.

— Первый — второму, — проговорил он обычные позывные. У нас шеф всегда был первым, а начальник охраны — вторым.

— На связи, — отозвался голос.

— Зайди на минутку, — велел Виктор.

— Свинья! — зашлась Олеся. — Свинья!

— Похож, да? — без любопытства осведомился Виктор. — Это я просто трезвый с утра. А когда выпью, то вполне интеллигентный человек. Даже умный, если не приглядываться.

— Андрей! — обернулась ко мне Олеся. — Скажи же ему, чтобы он прекратил!

Оказывается, все эти годы она знала мое имя, просто скрывала. Я был тронут.

— Виктор, прекрати! — попросил я.

— Пошел ты знаешь куда?.. — вяло отозвался Виктор. — А то сам ее отсюда вытаскивать будешь.

Видя, что помощи ждать неоткуда, Олеся, плача, убежала наверх. Виктор твердо отдал необходимые наставления охране, которая должна была обеспечить переезд, после чего мы заглянули в подсобку, где пожилая опрятная домработница в фартуке гладила простыни.

— Тебя как кличут, родная? — спросил Виктор.

— Люба, — ответила она, поднимая круглое серьезное лицо. — Да вы уж меня раза два спрашивали, когда к Владимир Леонидычу приходили.

— А ты меня тоже спрашивай, — разрешил ей Виктор. — Глядишь, и познакомимся. Суть такая, Люба. Чтобы через два часа никаких следов чужого пребывания здесь не было. Понятно?