Гордиев узел - Бернхард Шлинк

— А ты была в Музее-квартире Карла Маркса?

Она покачала головой:

— Нет. А ты?

— Тоже нет.

— А почему ты вдруг вспомнил про Маркса?

Хелен была рада наконец услышать от него какие-то слова после его долгого дипломатического молчания: он лишь кивал и изредка улыбался. Она взяла бокал и выпила.

— Мне недавно вспомнилась одна его мысль по поводу изменения и интерпретации мира.

Он попытался объяснить, почему важно воспринимать действия других не так, как они воспринимаются этими «другими», а самому определять их значение.

— Это ведь… так ведь, кажется, ведут себя сумасшедшие? Они не заботятся о том, что думают или говорят другие, а видят во всем то, что сами хотят видеть.

— Хотят или должны? Если у них есть выбор, они предпочитают свободу просто действий, отвергая необходимость ответных действий. Кстати, свобода действий совсем не обязательно означает успех и счастье. А еще мне сейчас пришло в голову вот что: если эти «другие», действия которых предшествуют твоим собственным действиям, так сильны и могущественны, что тебе остается только реагировать на их действия, то, может быть, все же лучше безумие, чем покорность?

Она не понимала его. Он и сам не понимал себя.

— Это и есть тема твоей книги?

Он посмотрел ей в глаза:

— Несерьезный вопрос. Мы сидим тут уже два часа, и я не могу связать двух слов даже о студентах, о книгах и о политике, а ты хочешь, чтобы я писал на философские темы?

— Я вижу здесь прежде всего чисто лингвистическую проблему.

— Хрен редьки не слаще. Мне очень жаль, что я вытащил тебя сегодня из дому и испортил тебе вечер. Я не знал, что я настолько… — он запнулся, подыскивая слова, — что я напрочь утратил социальные навыки.

Счет давно уже лежал на столе, и он достал из кармана деньги. Хелен молча смотрела на него. Они вышли из ресторана и пошли по Бродвею, потом повернули налево, к Риверсайд-драйв. Здесь жила Хелен.

— Может, зайдем ко мне? Выпьем еще по бокалу?

Всю дорогу они молчали. В лифте она спросила его, кто он по гороскопу. Он в ответ спросил ее о том же. Оказалось, что оба они — Раки. В квартире она спросила его о Франсуазе:

— Ты ее любишь?

— Не знаю.

— Почему ты уклоняешься от ответа?

— А зачем тебе знать, люблю я Франсуазу или нет?

— Мне хотелось бы больше узнать о тебе; с чего-то же надо начинать.

— Я о тебе тоже почти ничего не знаю.

— Верно.

Он посмотрел на нее. У нее опять был тот же осторожный взгляд. «Но может, эта осторожность не имеет ко мне никакого отношения? — подумал он. — Может, это свойство ее натуры? Какие у нее энергичные черты лица. И все же, несмотря на этот строгий конский хвост, вид у нее вполне доброжелательный. Она хороша. Может, даже красива, какой-то терпкой красотой».

Хелен улыбнулась:

— Мы еще увидимся?

— С удовольствием.

Георг, сидевший рядом с ней на диване, провел пальцами по ее руке, обводя голубой рисунок прожилок.

— Только у меня с деньгами неважно. Если тебя устроит прогулка по Центральному парку с кока-колой и чипсами на скамейке…

Она кивнула.

— Ну ладно, я пошел.

— Останься.

И он остался.

Он часто просыпался и смотрел, как она спит, лежа на спине, в наглухо застегнутой ночной рубашке, руки по швам. Между ног у него спала кошка. Тепло их общей постели и воспоминание о ее объятиях приятно грели душу. Как возвращение домой. Хотя, возвращаясь домой, он каждый раз спрашивал себя, его ли это дом, или он уже не имеет к нему никакого отношения?

На следующий день Георгу показалось, что он дважды видел у себя за спиной одного и того же мужчину — лысоватого, в светло-серой рубашке, светло-коричневых брюках и в черных ботинках. Но возможно, он и ошибся. Через день после этого он стоял на Шестой авеню и ждал автобуса. Было четыре часа, жизнь на улице шла своим чередом, но это было короткое затишье перед часом пик. Когда светофоры включали красный сигнал, на несколько секунд воцарялось нечто вроде тишины, прежде чем через перекрестки устремлялся транспорт из поперечных улиц.

Георг устал и лишь изредка поглядывал туда, откуда должен был прийти автобус. Он бы не посмотрел на другую сторону улицы, если бы припаркованный там грузовик, тронувшись с места, не протаранил желтое такси. И не увидел бы Рыжего, который стоял за грузовиком и теперь медленно пошел дальше.

Георг еще раз посмотрел, не идет ли автобус, потом поднял полиэтиленовый пакет, стоявший у него между ног, и пошел пешком. Не очень быстро, чтобы Рыжий легко мог поспевать за ним, но решительно — как человек, который, устав ждать, рассудил, что пешком дойдет быстрее. Шестая авеню, Сорок вторая улица, Вандербилт-стрит. За все это время он ни разу не обернулся. Если Рыжий не идет за ним, значит не идет. Перед входом в здание Центрального вокзала он намеренно уронил монету и наклонился, чтобы ее поднять. Прохожие протискивались мимо, толкали его. «Двадцать один… двадцать два… — считал он вполголоса, не шевеля губами. — Двадцать девять…» Вполне достаточно, чтобы Рыжий успел повернуть за угол и увидеть его. Он выпрямился и вошел в здание вокзала.

«Так, — подумал он, — ни дать ни взять, собор. Собор, похоже, становится лейтмотивом моей жизни». Высокие плоские своды, впереди — огромная, величиной с алтарный витраж, цветная фотография: воздушные шары перед стартом. Широкие лестницы справа и слева, ведущие с улицы вниз, в холл вокзала, словно перенесли сюда из какого-нибудь дворца, но они вполне могли бы украсить и собор. Посредине зала — круглый павильон справочного бюро, огромная дароносица из камня, прозрачного и синего стекла, увенчанная медным шаром с четырьмя циферблатами, которые возвещали время на все четыре стороны. Георг спустился по лестнице в зал и осмотрелся. Справа — билетные кассы, над ними — табло с расписанием поездов. Было двадцать минут пятого. В шестнадцать сорок отправлялся поезд Нью-Йорк — Стэмфорд. Он купил билет до Уайт-Плейнса. Теперь можно было не торопиться. Он медленно пошел по залу, машинально поглядывая на выходы к поездам, читая электронные столбики букв и цифр, информирующие пассажиров о курсах акций и валют, о ценах на хлопок, кофе и сахар. Повернув в боковой неф, небольшое помещение с тяжелыми деревянными скамьями и двумя киосками, в которых торговали газетами и сластями, он увидел указатели «Ladies» и «Men». С кессонированного потолка свисали пять больших люстр.

Георг сел на скамью и достал газету. «Где он? — подумал Георг. — Прячется где-то рядом или, увидев, что я сажусь на скамью, решил подождать меня у поезда или в холле? Здесь-то ему не так просто наблюдать за мной, оставаясь незаметным». Прогуливаясь по главному залу, он не заметил Рыжего, да и не старался обнаружить его, делая вид, что ни о чем не подозревает.