Убить колибри - Александр Проханов

– Благодарю вас, Серафим Ильич. Ваши прогнозы, облеченные в форму священных текстов, достовернее бессчетных аналитических записок с измышлениями праздного разума.

Они покинули библиотеку и вышли из дома. На лугу юноши в красных хламидах сражались на палках. Раздавался стук, гибкие тела уклонялись от ударов. Иные вскрикивали от боли, если удар палки достигал цели.

Серафим Зонд провожал Макарцева до ворот. Проходя мимо ристалища, он перехватил палку у одного из бойцов, подкинул вверх, поймал и точным толчком направил в живот бойца. Удар пришелся в солнечное сцепление. Юноша задохнулся от боли и упал, держась за живот.

– Надо учиться терпеть. Боль есть благодать, – произнес Серафим Зонд, делая прощальный кивок.

Усаживаясь в машину, Макарцев чувствовал мутную головную боль. В его голове начиналось: «Боль есть благодать. Благодать есть народ. Народ есть воля. Воля есть солнце».

Безумие раскручивало свою бесконечную, как галактика, спираль.

Генерал Макарцев чувствовал остановившуюся страну не как окаменелую неподвижность, а как бешеную пульсацию времени, не способного пробиться сквозь невидимую плотину. У плотины скапливаются гигантские массы, бурлят, давят, выгибают, готовы сломать, хлынуть вперед чудовищным половодьем.

Россия напоминала могучий тепловоз, дотащивший тяжеловесный состав до горы. Тепловоз не находит туннеля, упирает стальным лбом в гранит, силится сдвинуть, рвет, буксует, выбрасывает из-под колес фонтаны огня, раскаляет рельсы добела.

Воры в министерствах и жилищных конторах, в научных учреждениях и в органах власти расхищали бюджет, оставляя государство без денег. Учителя и врачи, рабочие и пенсионеры превращались в нищих. Богачи становились баснословно богатыми, кичились напоказ личными самолетами, дворцами и яхтами, закатывали пиры и оргии, а народ, экономя копейки, зверел, ненавидел, желал богачам лютой погибели. Чиновники отлынивали от обязанностей, торговали полномочиями, жадно хватали взятки, не страшась арестов, подкупая прокуроров и следователей. Общество сгнивало, расползалось, как прелая мешковина, рождало множество отвратительных уродцев и извращенцев. А те, кто не был подвержен тлению, требовали перемен.

Страна ждала перемен, негодовала, стенала, ненавидела, надеялась, обращала свои надежды, свою ненависть, свою мольбу к Президенту. Но тот молчал, словно не замечал жуткий тромб, закупоривший русло русской истории, не слышал подземного гула близких потрясений.

Макарцев, генерал ФСБ, отчетливо ощущал приближавшийся гул. Среди глубинных раскатов и рокотов его чуткий слух улавливал признаки заговора. Быть может, нескольких заговоров, имевших цель устранить Президента. Так опытный акустик слушает морскую пучину, шелест рыбьих косяков, мурлыканье касаток, хлюпанье планктона, журчанье подводных течений, стремится обнаружить один-единственный звук – шелест винтов вражеской лодки, несущей на борту термоядерный груз.

Он совершал опасную разведку, посещая возможные центры заговора. Пользовался кодовым словом «Колибри», чтобы проникнуть в кружок заговорщиков и обезвредить их.

Теперь, после посещения Серафима Зонда, оказавшегося не заговорщиком, а главой тоталитарной секты, Макарцев решил исследовать гнездо русских националистов, где копились энергии взрыва.

Лидером русских националистов был Иван Трофимович Ратников, или просто Ратник. Армейский офицер, подполковник в отставке, он был тем командиром, кто поднял на Донбассе восстание. С малой группой сподвижников захватил несколько донецких городов, изгнал украинскую власть Трофи и принял первый удар украинцев. Его позиции в городах бомбили самолеты, по ним стреляли установки залпового огня, их атаковали танки. Повстанцы держались, обзаводились оружием, звали к себе ополченцев, которые потянулись к ним тысячами со всей России. Провозгласили Новороссию, «страну русской мечты», государство справедливости и добра. Планировали поход на Харьков, Одессу, Николаев. Они выдерживали страшные удары подходивших киевских войск, несли тяжелые потери, зарывались в развалины. Над их головами свистели реактивные снаряды, на них рушились ракеты и бомбы, а они ходили в атаку под флагом Новороссии, кто за советскую власть, кто за православную веру. Новороссия не состоялась. Русское чудо померкло. Россия не захотела большой войны с Западом. Остановила наступление ополченцев. Постепенно погасила пылающее восстание. Рассеяла стихийные отряды ополченцев. Затушевала «русскую мечту». Запутала ее в изнурительных переговорах с Киевом. Ратник, контуженный, разочарованный и отвергнутый, вернулся в Москву, и к нему стали стекаться все ушедшие с Донбасса, обманутые и обездоленные ополченцы, вкусившие сладость боя, вольницу народной войны, готовые по призыву своего командира двинуться хоть на Киев, хоть на Кремль.

В их боевой штаб отправился Макарцев, повторяя заветное слово «Колибри».

Он застал Ивана Ратникова в обшарпанном зале старого клуба. Зал был полон народу. Сидели в мятых пиджаках, камуфляже, кое-кто в кубанках с красным верхом. Немолодые, с потемнелыми лицами, иные с бородой и усами. Их впалые щеки, небритые скулы, худые с кадыками шеи, беспокойные, из-под насупленных бровей глаза делали их похожими. Казалось, они все прошли сквозь дым, который их прокоптил, оставил запах гари на их одеждах. Они двигались на своих откидных креслах, переговаривались или взмахивали возбужденно руками, сжимали кулаки, щипали усы, слушая своих выступавших товарищей.

Иван Ратников сидел в президиуме за столом, возвышаясь над залом. Он был худ и черняв, с офицерскими усиками и заостренным подбородком. Его лицо казалось слегка неправильным, со смещенными осями симметрии. Вздрагивало, словно по нему пробегала едва заметная судорога, – след перенесенной контузии. И все они, и те, кто сидел или шумно выступал, и Иван Ратников, казались военной частью, потрепанной и изношенной, вышедшей из окружения.

Макарцев сел в последнем ряду, наблюдая сход ополченцев.

Выступал ополченец, гневно крутил головой с маленькой золотистой бородкой. Сжимал в кулаке кубанку, словно душил мохнатого зверька. Его синие глаза обращались на сидящего Ратникова, и он сипло выкрикивал:

– Ратник, ты нам что говорил? Воюем, головы кладем за Новороссию, где люди будут жить по совести, по справедливости. Где русскому человеку будет рай, которого он никогда не видал, а теперь этот рай он для себя добывает. Зачем мы пошли на войну, оставляя жен и детей? Зачем товарищей своих хоронили? Зачем насмерть стояли, когда укры нас огнем поливали и железо от этого огня, как воск, капало? А ты нас с войны увел! Пока мы воевали, жен наших другие мужики разобрали. Чего нам делать? Побираться? Или в партизаны идти? Ты нам скажи, Ратник!

Его сменил другой ополченец, худой, длиннорукий, с продолговатой головой, выпуклыми надбровными дугами, из-под которых горели черные лихорадочные глаза:

– А мы вернемся в Донбасс, я вам говорю! Оружие есть, боевой опыт есть. Мы здесь маленько отдохнули, поправились. У меня, вон, рука срослась. – Он поднял свою костлявую руку. – У Ратника, вижу, контузия прошла, лицо не так дергается. Давай соберемся, и айда на Донбасс! Там для нас много делов!