Женский приговор - Мария Воронова

Кажется, эти слезы решили дело. Мийка встал, надел свой рюкзачок, а Надежда Георгиевна вытерла глаза и потянулась за плащом. Сказала, что проводит ребенка и проследит, чтобы отец его не ругал. Она действительно тогда повидалась с Павлом Дмитриевичем, но слова застряли в горле. Ей показалось, что если она начнет указывать отцу, как обращаться с сыном, то только хуже его разозлит.

Шевелев хмуро посмотрел, буркнул, что он у нее теперь в долгу. «У вас, Наденька, сын в следующем году поступает? Напомните мне ближе к делу».

Что ж, Павел Дмитриевич действительно устроил Яшу в медицинский.

Только Мийка сильно изменился с тех пор, как вернулся домой. Он стал мрачный, увлекся какой-то чертовщиной, отпустил длинные волосы и из всей одежды предпочитал черные водолазки и штаны.

Он принадлежал к той злополучной категории людей, которые, не обладая ярко выраженным талантом в какой-то одной области, способны ко всему и интересуются всем. Мийка был хороший пианист, неплохо рисовал, тонко чувствовал литературу, но поскольку уделял внимание и музыке, и изобразительному искусству, и художественному слову, не достиг высот ни в одной из этих областей. Он прилично окончил музыкальное училище и поступил в консерваторию, но учился средне. Связался с какими-то подпольными музыкантами, которые сами сочиняли песни весьма сомнительного содержания и исполняли их в компании таких же непризнанных гениев. К сожалению, новые знакомства не заставили Мийку забыть об Ане. Он все так же часто приходил в гости и хоть вел себя так, что у Надежды Георгиевны не возникло ни малейших оснований бояться за честь дочери, все равно она больше не одобряла эти визиты. Мийка приохотил Аню к Булгакову, они оба как сбрендили на «Мастере и Маргарите», чуть ли не наизусть учили. Аня даже целый альбом изрисовала иллюстрациями к этой книге и занималась этим так тщательно и увлеченно, как не делала ничего другого. Надежда Георгиевна кисло улыбалась – да, талантливая книга, но с ума-то сходить зачем? Ей хотелось вернуть те времена, когда дочка зачитывалась «Детьми капитана Гранта» и ее приводили в восторг параллели с меридианами, а не дьявольские штучки.

Мийка ухитрился привить дочери вкус к музыке и к поэзии, только не к нормальной, а к тому мусору, которым увлекался сам. Надежда Георгиевна провела с ним жесткую беседу – сам пусть занимается чем хочет, но упаси бог его впутать Аню в свои делишки!

Он обещал и действительно не брал девочку в свою сомнительную компанию, зато подарил ей кассетный магнитофон.

Аня говорила, что ему плохо живется с отцом и мачехой, но Надежда Георгиевна отмахивалась – сами разберутся. Она бы очень хотела запретить дочери общаться с Мийкой, но какой-то инстинкт не позволял. Она только старалась объяснить, где настоящее искусство, а где вредная подделка, но куда там!

Вообще удивительное дело: учителя, родители, вожатые, бабушки и дедушки, правильные книги, телевизионные передачи стараются, объясняют, что такое хорошо и что такое плохо, и все без толку. Но стоит какому-нибудь маргинальному Мийке мимоходом вякнуть какую-нибудь чушь – все! Принято к сведению и исполнено.

Иногда Надежда Георгиевна смотрела на этого патлатого тощего парня и вспоминала, каким он был прелестным ребенком, и хотелось встряхнуть его, вернуть к нормальной жизни. Порой ей казалось, будто Мийка хочет ей довериться, ждет материнской ласки, но Надежда Георгиевна инстинктивно сторонилась этого.

Потом он все же ушел из дому, поселился у своего приятеля-музыканта, бросил консерваторию и наконец оставил Аньку в покое. А в сентябре вдруг позвонила Ариадна и сообщила, что Миша умер от острой сердечной недостаточности.

Аня плакала так, что Надежда Георгиевна заподозрила неладное. Дочь не виделась со своим приятелем почти год, должна бы уж и забыть… Но что толку спрашивать, правды все равно не скажет.

На похоронах народу было удивительно мало. Семья, несколько школьных товарищей и Надежда Георгиевна с детьми. Консерваторию Мийка бросил, а нынешним его друзьям Павел Дмитриевич запретил прощаться со своим младшим сыном.

Шевелев стоял под руку с женой, Димка, старший, демонстративно держался вдалеке от отца, не говорил с ним и на поминки не поехал. Ариадна Ивановна с Ниной Михайловной, выражая соболезнования, обращались только к Шевелеву и игнорировали его жену, так же поступили родственники по линии Зои, а Надежда Георгиевна вдруг поняла, как тяжело сейчас молодой женщине, расцеловала ее и обняла, и шепнула, что все наладится.

Отступив, она поймала взгляд Ани и вздрогнула – столько в нем было холодного презрения.

Вспомнив сейчас тот взгляд, Надежда Георгиевна снова поежилась. Кажется, в тот день они с дочерью потеряли что-то очень важное…

Валерий вошел, свежий с мороза, и Ирина быстро обняла его, прижалась лицом к воротнику пальто, почти с наслаждением ощущая, как тают снежинки на ее горячей щеке.

– Иринушка моя, – прошептал Валерий.

Он снял пальто и шапку, стараясь не шуметь, чтобы не разбудить Егора, и тут Ирина заметила, что у него с собой ничего нет. Нет даже «дипломата», с которым он каждый день ходит на работу. Как же так?

– А я забежал подбодрить тебя перед процессом, – сказал Валерий и убил последнюю тень надежды, – все же это у тебя первое дело с высшей мерой…

– Как тебя из дому выпустили в такую поздноту? – спросила Ирина хмуро.

Валерий улыбнулся:

– Очень просто. Сказал жене, что завтра начинается очень сложный процесс и мне надо сосредоточиться. А всем известно, что лучше всего мне думается за рулем, так что возразить ей было нечего.

– А, понятно.

Валерий прямо в ботинках прошел на кухню и сел за стол. Ирина автоматически принялась готовить чай. Слова любовника о том, что завтра непременно надо провести распорядительное заседание, поскольку тут преступление, за которое в качестве меры наказания может быть назначена смертная казнь, доносились до нее будто сквозь вату. Будто рядом только что упала и разорвалась бомба, и она, контуженная, но зачем-то выжившая, пытается понять, кто она и что же теперь делать.

– Извини, к чаю ничего интересного нет, – сказала она и поставила перед Валерием дымящуюся кружку.

– Да я не за этим сюда шел, Иринушка, – он игриво улыбнулся и притянул ее к себе, – раз уж я здесь…

– Сын может проснуться.

– Мы тихонечко.

– Нет. Не дай бог, увидит нас и испугается.

– А мы в ванной запремся. Ну пойдем, милая, я так соскучился!

Валерий поцеловал ее в шею, сразу над ключицей. Обычно Ирине эта ласка была очень приятна, но сейчас она ничего не чувствовала. И все же не сопротивлялась, когда любовник повлек ее в ванную, только проверила, что он заложил щеколду. Происходящее сейчас совсем не походило на то спокойное, уже почти супружеское соитие в общей постели, которое предвкушала Ирина. Валерий и раньше овладевал ею в ванной, и на кухне тоже бывало, а один раз они занялись любовью прямо в прихожей, едва успев закрыть за собой дверь. Эта раскованность всегда была Ирине приятна: она считала, раз Валерий не смущается воплощать вместе с ней свои фантазии, значит, любит и доверяет. Стало быть, они близки по-настоящему, и уж всяко Ирина дороже ему, чем пресная и толстая кулема-жена. Если Валерий что-то предлагал любовнице, она с энтузиазмом соглашалась, а как же иначе, ведь они так любят друг друга.