Звезды над Занзибаром - Николь Фосселер

Не говоря ни слова, Холе развернулась, схватила с постели полумаску и шейлу и бросилась к выходу. Салима — за ней.

— Ты куда?

— К английскому консулу, он должен отозвать корабль!

— Не надо, Холе, не делай этого! — Салима уцепилась за перила лестницы и прокричала вслед сестре, шумно сбегающей по ступенькам: — Вернись, это очень опасно! Холе, останься!

С улицы послышались треск и шум. Двенадцать выстрелов. Салима вернулась в комнату узнать, что случилось. Но не успела она войти туда, как в одно из окон со свистом влетела пуля и попала в стену рядом с ней.

С первого этажа до нее донесся многоголосый крик и эхом повторился в доме напротив, где скрывался Баргаш, — ружейный огонь, открытый англичанами, усиливался.

Это конец.

На минуту Салима впала в оцепенение. Но тут ее взгляд упал на маленькую девочку, которая тоже стояла на верхней площадке. Очевидно, в толчее она потерялась и теперь душераздирающе рыдала. Салима схватила ее и вместе с ней бросилась на пол.

Вжимая голову в плечи и крепко обнимая ребенка, Салима то молилась, то ласково успокаивала малышку. Она крепко обхватила теплое детское тельце — девчушка с остервенением цеплялась за нее. По всему дому раздавались топот и крики, кто-то громко читал молитвы, а кто-то, сохраняя хладнокровие, торопливо собирал ценные вещи. И непрерывно свистели смертоносные пули, с треском входя в стены, окружающие дворец, и стены комнат внутри дворца.

Если я сейчас умру, это будет справедливое наказание за мое преступление. Аллах милостивый, прости меня, я не замышляла ничего дурного. Я только была молода и глупа.

Она напрягла каждый мускул, чтобы подавить дрожь в теле. Чтобы не дать почувствовать малышке свой страх. Чтобы не поддаться этому кошмару и не впасть в панику.

— Амиинн! Амиинн! Миира! Миира!

Единственный возглас из дома напротив, который с каждым ударом сердца множился, распространяясь волнами по коралловому рифу: «Амиинн! Амиинн! Миира! Миира!»

Треск залпов будто захлебнулся, раздавались только одиночные выстрелы, а потом и вовсе прекратились — солдаты перестали стрелять. Пульс Салимы так зачастил, что, казалось, вены взорвутся. Она замерла в напряженном ожидании — что еще может произойти?

Если я еще раз буду стоять перед выбором, я никогда никому не буду слепо повиноваться. Отныне я сама себе госпожа.

После огня остается пепел.

Занзибарская пословица

Солнце отражалось в мокрой листве, и темная зелень казалась еще сочнее. Серебряные капли переливались на раскрытых цветах гибискуса и скатывались по узеньким желобкам между лепестками, плюхаясь в лужицы, которые сразу же начинали испаряться. Ярко-голубое небо натянутым куполом висело над островом, основательно промытым двухдневным дождем и до блеска отполированным клочками еще кое-где задержавшихся облаков. В Кисимбани день обещал быть хорошим.

— Хабари за асубухи, Биби Салме ! Доброе утро, госпожа Салме! — неслись возгласы со всех концов просторного двора, сопровождаемые смехом взрослых, довольным писком младенцев и смущенными смешками детей. Толпа женщин в ярких канга (прямоугольных кусках материи, искусно обмотанных вокруг тела на манер платья, кофты или юбки, и в накидках, прикрывающих плечи, в тюрбанах, завязанных красивым узлом) — торопилась войти во двор через ворота; детишек постарше женщины вели за руку, маленьких — посадив себе на бедро, а совсем младенцев, завернутых в канга, несли на спине.

— Хабари за асубухи, — весело отвечала Салима . — Худжамбо? Как дела? — обратилась она к женщинам и их детям.

— Хатуджамбо, хатуджамбо. У нас все хорошо, — отвечали они, сияя улыбками на темных лицах.

Дети вырвались из рук матерей и быстро побежали к одной из рабынь, которая начала обнимать их и привечать. Вторая рабыня положила грудничков на мягкие покрывала в тенистом уголке двора, в то время как третья была занята тем, что набирала из колодца воду и разливала ее по плоским чашам для умывания, стоявшим на земле.

Из корзин под стенами дома женщины, оставившие детей с няньками, подкрепились бананами, манго и инжиром, а потом вышли из ворот и отправились работать в поле — ухаживать за ростками батата (сладкого картофеля) и ямса, которые, как правило, предназначались для их семей. То количество урожая, который собирался на ее плантации, использовать целиком для нужд дома Салме было невозможно, ибо собранные овощи в жаре быстро портились, а торговать отпрыскам султанского дома основными продуктами питания на Занзибаре считалось делом предосудительным. Торговля пряностями, в том числе и гвоздикой, а также кокосами приносила более чем достаточный доход, чтобы поддерживать их благосостояние. Именно в это же время мужья работниц были заняты тем, что собирали урожай гвоздики с гвоздичных деревьев.

Одна из рабынь приготовила «мыло» — разломала «мыльные орехи», плоды сапиндуса, которые Салме заказывала в больших количествах в Индии (в засушенном виде они были желтовато-красными или цвета ржавчины), и, удалив мелкие семена, растолкла в чаше мыльные воскообразные ядра-ягоды. Растертые и смешанные с водой, они образовали мягкую пену, которой женщина стала растирать первого ребенка, раздетого другой рабыней. Малыши заливались веселым смехом. Мыльные орехи, на Занзибаре называемые рассиль , считались особенно эффективным средством против болезней и насекомых, кои таились в каждом углу любого африканского дома, как бы чисто там ни было.

Салме очень гордилась тем, что дети в Кисимбани редко болели лихорадкой или, того хуже, умирали — с тех пор, как она взяла в свои руки управление плантацией. Она также придумала нечто невиданное: полевые работницы каждый день могли оставлять у хозяйского дома своих детей, вместо того чтобы тащить их с собой на плантацию и целый день держать на нещадном солнце. После утреннего мытья младенцы получали молочный суп, старшие — сладкую рисовую кашу и фрукты, в обед — рыбу и батат. Специально приставленные рабыни в течение дня заботятся о детях, оставленных на их попечение, играют и поют с ними, рассказывают им сказки, следят за ними, когда они носятся по двору или по саду или спят после обеда. Салме даже подумывала о том, что старших пора учить читать и писать.

Один из малышей примерно двух лет — пока не пришла его очередь утреннего омовения — охотился на своих крепких ножках за утками. Громко крякая, они разлетелись, а он побежал за ними и шлепнулся. Правда, быстро встал на ноги, но не устоял перед искушением, чтобы его успокоили, для чего откинул головенку назад, нижняя губа оттопырилась, рот открылся — и он заревел во все горло.

— Ты не ушибся? — Салме взяла его на руки. — Не плачь, ты же мужчина, все не так плохо. — Она покачала его, шепча ему на ушко ласковые слова, и его всхлипы затихли, он прижался мокрым сопливым личиком к ее плечу. Прижимая к себе маленькое тельце, Салме взглянула на солнце и на миг опустила ресницы. Шлепанье детских ладоней по воде и счастливые звуки детских голосов мешались с кряканьем уток, гоготаньем гусей и воркованьем голубей. На другой стороне дома блеяли козы, которых Салме доила сама, фыркали и сопели лошади, а из глубины комнат трещал попугай Луи, в то время как его сородичи Белла и Типси давали понять, что они хрипло спорят между собой. Салме была почти счастлива.