Alouette, little Alouette… - Юрий Никитин

Френсис вперил в него подозрительный взгляд.

– Ты что имеешь в виду?

– Он имеет в виду только одежду по моде, – ответил за Джорджа Георгий, – а вот мы с Евгеном даже кое-что тебе подправим.

– Что-о?

– Да так, – ответил Георгий скромно, – по мелочи. Чтоб кофе подавал и тапочки в зубах носил.

Джордж сказал почти застенчиво:

– Я вот тоже все думал… Если даже удастся воссоздать его в точности, то это же будет копия Френсиса, но не сам Френсис?.. Да, его будем воспринимать, как Френсиса, который как бы умер, а потом воскрес. Так же точно будут воспринимать все родные и близкие. Даже жену и детей обманет запросто, но на самом деле Френсис умрет, его не будет, а мы воссоздадим точную копию!

Георгий капризно поморщился.

– А не один овощ?

– Нам один, – согласился Джордж застенчиво, – но… если я вытяну лапки и откину хвост, то это уже навсегда, а возродят только мою копию! Я только тогда я, когда это непрерывный я. Даже во сне, может быть, меня подменяют полностью, и тогда это уже не я, а только похожий на меня, который считает, что он тот самый!

Георгий сказал с неудовольствием:

– А нам не все равно?.. Ты какой-то эгоист. Все я да я!.. А для общества?.. Мы вот воссоздадим Френсиса… да и тебя заодно, таких умных и послушных, а в программе чуточку подправим… ну, чтобы работали все двадцать четыре часа, на баб не смотрели, есть не просили…

Аллуэтта сказала участливо:

– Френсис, они просто дразнят тебя!.. Не обижайся, они не все такие злые…

Георгий спросил с интересом:

– А кто злой?

– Он, – ответила Аллуэтта и указала пальцем на Евгена, – и ты. Остальные почти не злые.

– Почти не считается! – заорал Френсис. – Значит, все мы злые!

– Женщина не авторитет, – сказал Георгий веско.

Джордж смотрел на всех добрыми застенчивыми глазами и молчал в затруднении.

– Женщины и животные все нутром чуют, – гордо сказал Френсис. – Спасибо, Аллуэтта. А они, ты права, злые и противные. А Евген еще и рыжий, это вообще… Когда женщина рыжая – это класс, вам не только можно, но и нужно, однако мужчина должен быть умным.

– Ты хороший, – сказала Аллуэтта. – Хочешь, принесу булочку с кремом?

– Давай, – ответил Френсис, – и кофе в большой чашке!.. Ладно, можешь и шефу занести.

Аллуэтта сказала печально:

– Он не заказывает…

– Ну и что? – изумился Френсис. – А ты носи. Если спросит, скажешь, я послал.

Она счастливо заулыбалась.

– Френсис, какой ты хороший.

– Сам собой любуюсь, – заявил Френсис. – Вот встану с утра и сразу к зеркалу. Какое же я замечательное чудо! Другого такого нет.

Максим все слышал, но не вмешивался, а когда Аллуэтта приготовила его любимый кофе и поджарила гренки, сделал вид, что всецело занят работой и ничего не видит, не слышит, не замечает.

Аллуэтта сказала тихо:

– Может быть, поджаривать по два хлебца?

Он буркнул, не глядя в ее сторону:

– С чего вдруг?

– Ты худой, – сказала она, – как велосипед.

Он поморщился.

– Я пью семь-девять чашек кофе. Если к каждой по две гренки… а ты еще стараешься намазывать сыра побольше, то я скоро в двери не пролезу. Или ты нарочно?

– А мне все равно, – сообщила она тихонько, – толстый ты или худой, больной или здоровый, я все равно тебя не отпущу.

– Ты еще меня не поймала, – прошептал он.

– Но я охочусь, – напомнила она.

– Я, – сказал он, – знаешь ли, такой вот зайчик, о шкурку которого можно обломать зубки. Понимаешь, принцесса, а виноград-то зеленый…

– Не понимаю, – ответила она. – Но моя мама часто пела над моей колыбелькой: никуда не денешься, влюбишься и женишься, все равно ты будешь мой…

Он дернул плечом.

– Ты лежала в колыбельке? Как все люди?

– А ты думал, из-под коряги вылезла?

– Кто тебя знает, – сказал он. – А почему сама кофе не пьешь?.. Цвет лица оберегаешь?

– А что, – спросила она, – у меня хороший?..

– Как у доярки, – ответил он. – Никогда бы не подумал, что атмосфера ночных клубов способствует такому румянцу.

– Это я тебя стесняюсь, – сообщила она.

– Ты? Ты чего-то можешь стесняться?

– Только тебя, – ответила она.

– Ишь ты, – сказал он. – Это с какого времени?

Она ответила негромко:

– Ты знаешь, с какого.

Он умолк, не зная, что сказать, когда легкий и ни к чему не обязывающий треп опасно быстро принимает слишком серьезный оттенок.

– Лучший способ, – сказал он, – сохранить цвет лица – это хорошо высыпаться. Думаю, ты спишь без задних ног. И снятся тебе ночные клубы… Ладно-ладно, прогулки на яхтах, размером с авианосцы.

– Сплю я хорошо, – сообщила она, – хотя очень не нравится унижающее мое достоинство состояние сна. Да, у меня есть достоинство, а ты думал? Моя беспомощность во сне, беззащитность, уязвимость… не от внешних врагов, все-таки не пещерное время, живем в благополучном обществе, однако это состояние, когда лежишь в прострации и не знаешь, что с тобой происходит.

Он посмотрел с интересом: то ли в самом деле так себя чувствует, то ли догадывается, что это хорошая тема для разговора в лаборатории, где все немножко помешанные и говорят не так, как нормальные люди в ночных клубах, на теннисных кортах и пляжах Малибу.

– Понимаю, – сказал он, – конечно, большая часть сна просто проваливается в какую-то дыру, а от остальных жалкие и нелепые обрывки, да и то в лучшем случае…

– Вот-вот, – сказала она жалобно.

– А чаще всего, – сказал он искренне, – вообще ничего не помним. Как будто нас и не существует, верно? Иногда кажется, что в самом деле ночью нас нет, а в постели только сосуд, в который каждую ночь наливают новое вино.

Она сказала с трусливой надеждой:

– А может, то же самое?

– Может, – согласился он. – Но сперва вылили, просмотрели в некой лаборатории, какие-то ингредиенты убрали, что-то добавили, перемешали, взболтали, дали отстояться, а потом снова влили в это тело, которое считается мною, хотя это всего лишь тело, а не я сам.

Она смотрела на него с ужасом, потом с надеждой.

– Правда? И ты так думаешь? Ну тогда все хорошо…

– Что хорошего?

– Ты всех нас спасешь, – заявила она уверенно. – И меня тоже. Вместе с мышами.

Он покровительственно улыбнулся.