Удивительная жизнь Эрнесто Че - Жан-Мишель Генассия

– Я передаю тебе полномочные права на мою любовь! – торжественно провозгласил он.

– Вот это-то и недопустимо. Я предпочитаю остаться холостячкой. Хочу жить свободным человеком, а не женой мсье такого-то или такого-то!

Список требований Кристины был довольно длинным. Она хотела иметь право избирать, быть избранной – как турецкие и английские женщины, самостоятельно распоряжаться собственным имуществом; получать за работу ровно столько, сколько получают мужчины. Она считала, что домашние обязанности должны распределяться поровну между мужем и женой, и не сомневалась, что женщина может работать по любой специальности. Она называла нетерпимым закон 1920 года, наложивший запрет на свободную продажу контрацептивов. Самую лютую ненависть она питала к религиозной догме, возводящей закабаление в идеал: место любой женщины – у домашнего очага.

Время от времени, устав от бессмысленной борьбы, Кристина говорила:

– Это узаконенное насилие убивает нас, мы бессильны…

– Ты о чем? – вскидывался Морис.

Йозеф и Нелли не могли не заметить происшедшей с Морисом перемены. Раньше он не проявлял интереса к проблемам общественной жизни, но в это смутное время каждому приходилось определяться. Морис питал родовую ненависть к Народному фронту, разорившему страну. До сего дня он повторял за другими: Муссолини возродил Италию, дав итальянцам работу, нам необходима сильная личность, чтобы покончить с псевдобедняками, жаждущими прикарманить деньги богатых людей.

Сначала Кристина спрашивала: «Тебе-то что за дело? Ты, насколько мне известно, совсем не богат?» – «Я разбогатею, – отвечал Морис. – Не собираюсь всю жизнь работать „на дядю“».

Морис, подобно многим другим, считал войну неизбежной.

И вот в самом начале нового года на Мориса «снизошла благодать», и он стал убежденным пацифистом, со страстью неофита клеймил сторонников перевооружения армии, увлеченно читал Ромена Роллана и горячо рекомендовал его друзьям, перестал высмеивать «нелепые требования» слабого пола, забыл свои издевательские намеки на женские комплексы и психологические слабости – короче говоря, превратился в верного спутника и соратника яростных суфражисток. Теперь Морис готов был не только словом, но и делом сражаться с теми, кто называл феминисток гарпиями и дурными матерями.

Ярче всего новая ипостась Мориса проявлялась в присутствии Кристины. Когда ее не было рядом, он оставался прежним и рассуждал «как все». Друзья жалели Мориса и не обращали внимания на то, что Йозеф называл приспособленчеством: неожиданная перемена гарантировала Морису благодарность и восхищение любимой женщины.

– Как она может его любить? – удивлялся Йозеф.

– Любовь слепа, ты разве не знал? Она наконец счастлива, ну и слава богу, – отвечала Нелли.

– Что она в нем находит?

– Он веселый, красивый, пылкий и очень ее любит.

– Они друг другу не подходят, вернее, он ей не пара.

Морис совершил сделку века. Первую за свою африканскую «карьеру». Он во всех деталях описывал ее друзьям и всем окружающим. Было очевидно, что Морис говорит чистую правду: многократно повторенный рассказ сходился во всех деталях. Он несколько раз «проставлялся» у Падовани и завел много новых друзей. «Хоть и парижанин, а не заносится», – говорили они. Морис оплатил долги Кристины, но не знал, как ей об этом сказать, – боялся, что она рассердится. Морису удалось продать огромный дом с английским парком, нормандским садом, пальмовой рощей, конюшней, службами и видом на море.

Блестящая операция! Проведена без сучка без задоринки, рукой мастера. Мориса прилюдно похвалил его патрон Морель, не слишком щедрый на комплименты. Никто и подумать не мог, что ему удастся сбыть с рук это владение: в нынешних обстоятельствах его просто невозможно было продать – ни за какую цену! Морис нашел покупателя, только что вышедшего в отставку генерала, его жена влюбилась в Алжир и решила вложить в недвижимость доставшиеся в наследство деньги. Почтенному генералу, уроженцу Сент-Аман-лез-О, было неведомо значение слова «торг», ему бы и в голову не пришло обсуждать цену. Когда дорогая супруга, мать пятерых детей, призналась, что это дом ее мечты, он повернулся к Морису, вынул монокль и щелкнул каблуками:

– По рукам! Дело сделано.

Морису стало совестно надувать почтенного вояку – чувство было новое и странное (позже он без труда избавился от этого «комплекса новичка»).

Лоб в испарине. Едва заметное дрожание нижней губы.

Когда он объявил «своему генералу», что по собственной инициативе добился для него существенной скидки, тот начал отказываться – окружающие могут подумать, что он не способен обеспечить семью! – но Морис не сдался: недопустимо обманывать офицера французской армии.

– Прошу вас, мой генерал.

– Я высоко ценю вашу щепетильность, молодой человек, сегодня это большая редкость.

Морис совершенно очаровал генеральшу – «Вот что значат семья и хорошее воспитание!» – и стал своим человеком в доме. Раз в месяц его приглашали на прелестные воскресные полдники, которые хозяйка дома называла garden-parties и где бывали сливки алжирского общества.

Если рай когда-нибудь существовал, он наверняка находился в этом красивейшем месте, где-то между Сиди-Феррухом и Зеральдой, так близко и так далеко от Алжира: тянущийся до горизонта пляж с золотым песком, роща клонящихся к земле приморских сосен, группы пальм, море опалового цвета, первозданная тишина, нарушаемая легким, как шелк, ветерком. Здесь человеку казалось, что он присутствует при рождении мира, как наш праотец Адам. В это беззаботно-счастливое августовское воскресенье 1939 года Кристина проглядывала газету, Нелли загорала, Морис и Йозеф занимались серфингом.

– «Мы стоим на краю. Мы не сумели остановиться, пока еще было возможно. Европа скоро взорвется», – прочла вслух Кристина.

– Выбрось газету, не отравляй себе жизнь, лови минуты счастья, – не открывая глаз, посоветовала Нелли.

– Возможно, это наше последнее мирное воскресенье.

– Эй вы там, лентяйки, идите купаться, – звали из моря Морис и Йозеф.

В начале сентября Гитлер захватил Польшу. Все этого ждали и все-таки удивились, Франция и Великобритания объявили Германии войну. Жесточайшее лобовое столкновение стало неизбежным. Новый Верден, или тотальное уничтожение человечества. Почти год ничего не происходило. В Алжире по-прежнему слушали новости по радио, хорошими их назвать было нельзя, но это никому не мешало работать, ходить на танцы, есть всей семьей мороженое. Людям хотелось еще хоть немного пожить спокойно, и они постепенно привыкали к «странной» войне. Некоторые предсказывали, что настоящих боевых действий не будет, все устроится путем тайных переговоров: заключили же, в конце концов, Германия и СССР пакт о ненападении.

Кристина не теряла надежды:

– Никто не хочет умирать за Данциг или Польшу. Еще есть шанс сохранить мир.