Сквозь время - Алексей Красюк

– Постойте вы кланяться, мужички, откуда едете?

– Мы, боярин, прости не знаем, как звать тебя, с ярмарки едем, в соседней деревне ярмарка была, вот мы значит туда и ездили, товаром торговали, да вот теперь пора домой возвращаться.

– Вы сами-то рязанские?

– В Рязани бывали, князем у нас Олег, а вот рязанскими и не назывались никогда, наша деревушка стоит почти на окраине рязанских земель, мы и князя то нашего никогда не видели.

– А ты сам кто будешь-то, мил человек? Сам ты с виду одет богато, видимо не простого сословия человек, а вот знать тебя не знаем, потому прости ты нам, что спрашиваем.

– Я князь московский Дмитрий Иванович – только сказал, а мужики мгновенно повалились на землю и стали поклоны ещё ниже бить.

– Да погодите вы поклоны вешать, у меня к вам вопрос имеется.

– Так ты спрашивай, князь, мы коли знаем, ответим.

– Вот вы говорите, что князем у вас Олег, а, знаете ли, что князь ваш Москву не жалует?

– А че ж не знать, знаем, про то нам часто говорит староста наш деревенский, наместник княжеский.

– А что говорит-то? – князь Дмитрий слегка улыбнулся.

– Да всякое говорит, и повторять-то срамотно.

– Ну, а все таки что говорит?

– Да говорит, что, мол, князь московский все под себя грести пытается и независимости нас лишить хочет, что, мол, раньше мы были свободным княжеством, а сейчас, мало того, татары постоянно разоряют, так теперь ещё князь московский дань собирать станет. Потому нам велено крамольные всякие речи от люда московского не слушать, а коли заедет к нам такой, то обязательно о том наместнику сообщить.

– Ну а вы-то сами верите тому, что вам староста говорит?

– Мы, батюшка, народ простой, нам что говорят, мы в то и верим, живём отшельниками, деревушка у нас глухая в лесах, да болотах стоит, – вышел вперёд мужик с широкой бородой – только я не всегда жил в этих местах, я раньше в земле московской жил, в самой Москве и у князя твоего батюшки, в дружине служил, а не признал тебя, за то прости, уж больно давно не видал тебя, князь, сильно ты возмужал. Я ж тебя ещё мальцом помню, а сейчас ты вона какой, воин знатный.

Дмитрий Иванович всмотрелся в лицо воина и вдруг в его глазах мелькнула какая-то искра.

– Постой, постой, не Микулой ли тебя кличут отец?

– Микулой, батюшка, неужто признал?

– Да как же я могу тебя не признать, ты воин знатный был и меня, помню в детинце первым азам владения оружием учил. Князь порывисто обнял старого воина.

– А почему ты здесь оказался, ведь тогда говорили, что погиб ты в бою в том последнем? Батюшка мой, помню, говорил, что тогда с вами, его дружиной, в поле легло его сердце, уж больно вы воины хорошие были, самая что ни на есть опора батюшки моего.

Микула вытер заскорузлой рукой скатившуюся слезу.

– Спасибо, Дмитрий Иванович, за слова добрые, прав ты, мы твоему батюшке служили не за страх, а за совесть, а в бою том история приключилась одна, о том не расскажешь в двух словах.

– Пойдём ка, старик, к костру, да поведаешь нам историю свою – Дмитрий Иванович увлёк за собой старого воина, а я шел за ними и все диву давался, вот память у князя, в старом человеке признал воина, которого уж лет как двадцать считали погибшим.

Мы сидели у костра и слушали рассказ старого воина. Вот ведь судьба какие фортеля откалывает. Мы хотели просто проехаться по деревне, а встретили нежданно, негаданно воина, который служил у отца Дмитрия Ивановича, да ещё и был одним из самых его лучших воинов.

Микула сидел возле Дмитрия Ивановича и, видно было по его выражению лица, что именно этого и искала его израненная душа, оказаться снова возле того, за кого жизнь готов был отдать. Среди привычного и знакомого круга воинов.

– Я же батюшке твоему, Ивану Ивановичу служил с той поры, как он на стол московский сел. Он был человеком не воинственным, тихим и кротким, но враги наши не давали покоя, поэтому и приходилось ему держать постоянно полк большой, вот в этом полку я и служил. Когда тебе, князь, исполнилось четыре годочка, Иван Иванович призвал меня и сказал:

– Ты, Микула, верно, мне служишь и воинское дело знаешь, потому хочу тебе в учение ратному делу отдать сына своего Дмитрия, так что ты уж его научи всему, что сам знаешь.

Я, конечно, поблагодарил тогда князя, но и призадумался, ведь ты малец был с характером. Вот и задумался я, как мне характер твой пустить в нужное русло и науке воинской тебя обучить. С первого дня, мы с тобой пошли в конюшни княжеские подобрать тебе коня. Ты конечно по малолетству да незнанию подошёл к самому статному да высокому коню в княжеских конюшнях, то был любимый княжеский конь Ураган. Но не по твоей он тогда руке был, тебе надо было своего коня самому вырастить. Мы подобрали тебе малого жеребёнка, который также как и ты, только жизнь узнавать стал. Тогда удивил ты меня, по твоему то малолетству тебе с ребятишками в детинце играть день деньской, а ты все норовил в конюшню к своему жеребёнку сбежать, чтобы значить с ним побыть, подкормить хлебной коркой. Вот так день за днём я и обучал тебя, князь, науке воинской. А ты ученик был справный, все кого учил только меч правильно брать начинают, а ты уж и движения пытаешься делать. Хороший ты был ученик, смышлёный. Вот тогда и призвал меня к себе князь, да приказал собираться в поход. Жалко мне было с тобой, князь, расставаться, уж больно я сердцем к тебе прикипел, уж больно ты был учеником хорошим, да только, народ мы служивый, сказали идти в поход, о том не спорим, выполняем. Я тогда попрощался с тобой, думал, вернусь из похода, князь меня вновь к тебе поставит обучать, а вишь оно как приключилось, не довелось мне тогда вернуться и с тобой свидеться тоже не довелось, вот только через столько лет свиделись. У старого воина в глазах блеснули слезы.

– Ты прости, мне Дмитрий Иванович слезы мои невольные, стар я уже стал, по всякому поводу слезу пускаю.

– Да что ты, Микула. Ну а что дальше то было, куда ты тогда пропал?

Микула вытер рукавом слезы и продолжил свой неспешный рассказ:

– Ну, тогда мы к вечеру с батюшкой твоим вышли в поход, то и не поход-то был вовсе, князь просто хотел усмирить не на шутку разыгравшуюся степь. В общем, стали часто люди присылать с пограничья гонцов с просьбой о помощи, дескать, силы там стояли у нас небольшие, а степной народ решил, коль защиты нет, то и пощипать можно наши рубежи немного, вот твой батюшка и решил немного наказать степных, да войско собрал небольшое. Война то вроде и не намечалась, а так, попугать, показать, что мы за обиду взыщем с любого обидчика, надо было, вот и пошли мы. Только не ведали тогда, что ловушка это была. И то ладно бы, если эта ловушка была бы расставлена самими степняками, к тому мы привыкли, что хитрый это народ, а вот то, что помог им наш, русский, то для нас было ударом похлеще. В общем, ночью, когда мы расположились возле костра, на нас со всех сторон навалились. Тот гад, который степным помог, даже не стану я его имя называть, не хочу марать память погибших моих друзей его поганым именем, так вот тот гад ночью подвёл тайно к самому нашему лагерю отряд поганых и они, убив, наших дозорных, напали на нас. Бой был лютый, не могли мы позволить захватить нашего князя, поэтому стояли на месте, как вкопанные, не позволяли поганым приблизиться к палатке нашего государя. Когда уже половина наших воинов пала, я Сашку Белозерскому, он у нас самый шустрый да смышлёный был в дружине, приказал хватать князя нашего хоть и в охапку и тащить подальше оттуда. Трудно это было, но шанс был. Сашок, с двумя воинами взяли государя нашего в кольцо и стали отходить к коням. Вот тогда я и видел батюшку твоего в последний раз. Только я успел посмотреть, как Сашок с князем, да одним воином, Никитой Бугаем на коней вскочили, только успел увидеть, как они галопом стали уходить в степь, как сзади меня огрели по голове, тут и дух из меня вон. Очнулся я уже связанный на земле. Посмотрел вокруг, боя уже нет, в живых только я, да ещё трое из нашего отряда, а остальные порубленные лежат и тут и там по всей полянке. Увезли нас тогда в Орду, в полон взяли. Сначала меня хотели в их войско поставить, чтобы я их поганому хану служил. Но я сначала прикинулся, что буду им служить, а потом, в первую же ночь убег. Вот только не знал я, что Орда такая большая и везде, куда глаз глядит, их стоянки, да дозоры разъезжают. Меня тогда под утро поймали и обратно привезли. До вечера меня били, били нещадно, думал, что шкуру решили спустить, ан нет, я уж умирать собрался, а они бить перестали и бросили меня в яму, из которой самому выбраться никак невозможно. Первую ночь в этой яме, я даже пошевелиться не мог, так у меня болело все тело. Я лежал на полу и смотрел в небольшое отверстие в потолке. На следующий день, воин охранявший яму, скинул мне вниз, прям на земляной пол, кусок варёного мяса. Я тогда решил, что силы мне будут нужны и стал, есть его, превозмогая боль в истерзанном теле. Через некоторое время молодой организм победил, и я стал чувствовать, как в меня стали возвращаться силы. Я снова решил бежать, как только поправлюсь настолько, что смогу выбраться из ямы. Но самое плохое было то, что я даже не представлял в какую сторону мне надо было бежать, я не знал где находится моя такая далёкая и родная Русь. Все время пока я сидел в яме, меня кормили раз в день куском варёного мяса, да один раз в день опускали мне бурдюк с водой. Я уж потерял счёт своим дням сидения в яме, когда наверху сдвинули крышку, закрывающую яму и крикнули, чтобы я поднимался. В этот момент мне опустили лестницу, и я вылез наверх. Первую минуту я стоял, пошатываясь и не понимая где я и что со мной. Глаза настолько привыкли к полумраку подземелья, что попав на солнце, я сперва не мог привыкнуть к тому, что мир может быть таким ярким. Это сколько ж я просидел в этой яме?. Через мгновение, не дав моим глазам привыкнуть к солнечному свету, меня толкнули в спину и заставили идти куда-то. Шли мы недолго и вот, наконец, меня впихнули в какой-то шатёр, в котором все было устлано коврами и сидели несколько ускоглазых, ярко одетых степняков.