Большевики. 1917 - Антон Антонов-Овсеенко

На примере этого выступления фон Ягова становится особенно очевидным, насколько серьёзными были противоречия между Россией и Германией: фон Ягов выступал, собственно, на общественных слушаниях по поводу формирования сметы расходов германского МИДа, а перешёл в конце концов к обсуждению глобальных политических проблем, причём обсуждение это в целом было столь демократичным, что нашёлся и оратор с «левой» скамьи парламента, который «подверг резкой критике германскую и австро-венгерскую политику по отношению к России», заметив, что «социал-демократы — отнюдь не восторженные приверженцы тройственного союза. Австро-венгерские аграрии боятся больше сербской свиньи, чем сербского солдата. Из-за интересов скотобойни Австрия была готова превратить в человеческую бойню всю Европу. Социал-демократы относятся хладнокровно к вопросу о славянской опасности. До сих пор русский народ ещё не угрожал германскому».

Опубликованная в той же рубрике («Россия и Германия») заметка «Настроение рейхстага» добавляла новых немаловажных подробностей об обстановке на международной арене. Во-первых, настроение рейхстага было в то время в целом «нескрываемо враждебное России», кроме того, выпад фон Ягова в адрес русской печати был понят здесь «как предостережение по адресу русской дипломатии, которой придётся рассчитываться за печать. Ораторы, от правой до левой, критикуя бюджет, не упускают случая резко отозваться о русской печати и благодарят Ягова за его отповедь». При этом, делает небезосновательный вывод газета «Русское слово», публичный выпад германского министра в адрес русской печати — не более, чем «ловкий тактический ход. Иностранный бюджет принят почти без критики и без сокращений».

Однако материалы о деятельности царской семьи публиковались в то время в «Русском слове», как и в других изданиях, также с использованием подчёркнуто почтительной стилистики.

Такой верноподданнический тон изданий был в том числе вызван воздействием тех положений Устава о цензуре и печати 1890 г., в которых говорилось о непременном согласовании всех публикаций о царской семье с министерством двора для столичных изданий, а для газет, выходивших в провинции, — с местными органами власти. В некоторых публикациях это подтверждалось напрямую — через ссылку на согласование с соответствующим представителем власти. Так, «Утро России» в номере от 15 мая 1915 г. сообщало в заметке «Возвращение Государя Императора»: «Его Величество Государь Император 14 сего мая изволил возвратиться из действующей армии в Царское Село. Подписал министр Императорского Двора генерал-адъютант гр. Фредерикс». В одной же од рубрикой «Известия из России» в том же номере газеты «Утро России» сообщалось, что в Казани «торжественно совершена закладка часовни на могиле митрополита Ефрема, помазавшего на царство 302 года тому назад Михаила Фёдоровича, первого царя из Дома Романовых», а после закладки «многочисленным духовенством с 3 архиереями во главе совершено всенародное молебствие, при этом пел хор в 1000 человек» и т. д.

С началом войны газеты, разумеется, старательно отражали и ход боевых действий, анализируя стратегию и тактику как русских войск, так и их союзников и противников. Так, в мае 1915 г. газета «Речь» в рубрике «Печать» переопубликовывала большими кусками пояснения «Русского инвалида» по поводу перегруппировки боевых сил: «Обращаясь… к вопросу о причинах изменений, происшедших в Западной Галиции, официоз поясняет, что причиной потеснения нас на второстепенном участке нашего театра… явилось непротивление союзников германской инициативе свозить её войска со всех фронтов куда ей угодно»[41]. Здесь же «Речь» комментирует и публикацию в газете «Новое время», касавшуюся того, что немецкому принципу «бургфриде», то есть приложению всех усилий на сохранение внутреннего мира во время войны, противопоставлено российское единение. «Нигде общее единение не вылилось в более прекрасное, неподготовленное явление, чем у нас в России, — цитировала „Новое время“ газета „Речь“. — Оно потому было так естественно и радостно, потому свершилось так сказочно быстро, что инстинкты народные, повинуясь историческому навыку, толкнули новую Россию на испытанные пути, спасавшие древнюю Русь в годины смертных неисчислимых лихолетий». «К сожалению, старые немецкие приспешники, вроде „Земщины“ и „Прусского знамени“, всячески стали домогаться разрушения этого общего единения и теперь торжествуют, что их работа даром не пропадает!» — заключает (ошибочно, как показал дальнейший ход истории) «Речь»: настоящая угроза единению России исходила отнюдь не от черносотенных изданий.

Несмотря на более широкую информированность и отсутствие политической ангажированности, публикации «Русского слова» за 1915 г., особенно в части, касавшейся почтительного тона высказываний в адрес дома Романовых, не отличались особой оригинальностью от таковых в газетах «Утро России» и «Речь». Так, в мае 1915 г. «Русское слово» наряду с информацией об улучшении материального положения почтово-телеграфных служащих, оборудовании Союзом городов бань на передовой, отказе московского уездного воинского начальника в отсрочке от призыва занятых на производстве рабочих и служащих в приличествующем случаю тоне сообщало об избрании верховного главнокомандующего великого князя Николая Николаевича почётным членом Академии наук.

Совершенно иным, и, конечно же, соответствующим тем изменениям в общественном сознании, которые происходили в русском обществе с течением войны, предстаёт перед читателем содержание тех же газет в канун революционных событий 1917 г. Так, автор обзора в «Утре России» от 11 декабря 1916 г., посвящённого запросу министра финансов на новое расширение эмиссионного права Госбанка, с сожалением сообщал: «Он [министр финансов. — А. А.-О.] предполагает выпустить ещё на три миллиарда бумажных денег… Становится холодно при мысли о том, чего требует от человечества эта война, и какое „движение ценностей“ она вызывает. Я говорю „движение“ потому, что не следует думать, что эти ценности исчезают куда-то бесследно. Исчезает только часть их, та, что расстреливается из пушек, та, что уходит с изнашиванием машин, орудий, одежды, превышающим обычное их изнашивание. Большая часть остаётся, лишь переходит из одних рук в другие, вызывая громадные социальные изменения».

Попутно в комментариях к миллиардным эмиссиям Госбанка «Утро России» обнаруживало такую осведомлённость о государственных военных тратах, которая могла происходить только от принадлежности газеты отечественному финансово-промышленному истеблишменту: «Всех тяжелее — если не считать Турции — будет нам, которым приходится выбрасывать за границу по заказам на снаряжение, т. е. как раз на то, что изнашивается и расстреливается, неслыханные количества… „единиц“ труда русских людей… Жутко думать об этой реке миллиардов, текущей в Новый Свет и в Японию, где идёт какое-то фантастическое обогащение и создаётся новый класс мультимиллионеров и даже миллиардеров, и где простой слух, что Россия может принять германское предложение мира, вызвал на бирже панику».

Далее «Утро России» переходило уже к прямым обличениям царского правительства и собственно самодержавного строя, когда указывало на причины, побудившие размещать миллиардные заказы за рубежом: «Всё это — расплата за гордое пренебрежение к отечественной промышленности и за многое другое… Следствием этого будет новое понижение курса рубля, курса международного и особенно „внутреннего“, и новое усиление дороговизны, так как заработок значительной части населения не может сразу поспеть за возросшей ценой продукта или вещи, т. е. реальной ценности». «В этом виновато не население России, — заключало „Утро России“, — экономические и моральные законы незыблемы даже во время войн. Чтобы это перестало быть так — нужно, чтобы изменилось что-то в системе государства, — чтобы ценности, которые оно даёт, стали действительными ценностями».