По осколкам - Настасья Карпинская

– Вкусно, – выдает Аня, причём с набитым ртом, чем вызывает у меня улыбку.

– Я старался. Кофе сварить?

– Да. Спасибо.

За окном уже стемнело. Я беру две кружки кофе и несу в разгромленный кабинет, пока Анна переодевается из халата во что-то более удобное.

"Мы не так благодарны тем, кто нам помог, как тем, кто нам мог навредить, но воздержался.

Мария фон Эбнер-Эшенбах"

Уже глубокой ночью заканчиваем приводить в порядок кабинет. Максим выносит последний пакет с мусором, а я прохожусь пылесосом по ковру и полу, собирая мелкие осколки разбитых стёкол. Если не брать во внимание опустевшие шкафы, стоявшие теперь без дверок и стеклянных полок, то всё нормально. Даже боюсь представить, как это всё мне придется объяснять Рите. Голова всё ещё раскалывается, даже после двух таблеток от похмелья.

Я благодарна Никольскому. Я не знаю, что им движет: чувство вины за брата или просто желание помочь. Сейчас это не важно, я просто благодарна. После всего вреда, что я ему причинила, он рядом и помогает со всем справиться. Другой бы на его месте, как минимум, послал бы меня на три всем известные буквы. Забыл бы о моём существовании или закопал под каким-нибудь деревцем в лесополосе, чтобы глаза не мозолила. И я бы его поняла.

Убрала пылесос на место. Надо заварить чай, кофе уже в глотку не лезет.

Пока кипел чайник, снова задумалась. В этот момент на кухню вошел Максим.

– Снова уходишь в себя?

– Мысли терзают, – отворачиваюсь, наливаю в кружку чай.

– Ань… послушай меня внимательно, – Никольский развернул меня к себе, положив руки на мои плечи и заглядывая в мои глаза. – Самое коварное чувство – это жалость к себе. Оно заставляет злиться, ненавидеть, презирать, мстить. Это враг, которого ты сама взращиваешь внутри себя. Он заставляет тебя обороняться, выстраивать внутренние барьеры, заниматься самоуничтожением. И в какой-то момент жизни так удобно. Ты прячешься в этом панцире, и тебе начинает казаться, что тебя больше никто никогда не обидит. Но это иллюзия. Пойми сейчас, что этот период в твоей жизни закончился. Он не повториться. Переверни эту страницу и иди дальше. Родиона нет в живых, а ты здесь. И ты уже не беззащитная девочка, уж поверь мне. Ни одна женщина за всю мою жизнь, не выпила столько моей крови, как ты.

Я начинаю смеяться из-за последних его слов. Слёзы бегут по щекам, и вместе с тем, мне становится смешно и стыдно перед ним одновременно.

– Прости меня, – поднимаю на него глаза. Максим как-то по теплому улыбается, вытирает ладонью мои слёзы.

– Простил сразу, как только ты всё рассказала. Я не держу на тебя зла.

– Я могла тебя убить.

– Но не убила же. Стою перед тобой живой и почти здоровый. Давай, пей чай и ложись в кровать. Завтра я приеду проверить, не опустошила ли ты снова шкаф с алкоголем.

Никольский как-то совсем по-мальчишески мне подмигивает и выходит из кухни. Поставив кружку с недопитым чаем на стол, иду за ним.

– Максим, – он поднимает на меня обеспокоенный взгляд, – останься, не уходи сейчас.

– Ань, поздно уже. Тебе пора спать, да и я, если честно, устал.

– Останься до утра. Если я окажусь одна, то шкаф сегодня точно опустеет. Могу постелить на диване. – Мне тяжело озвучить эту просьбу, признать свою слабость и уязвимость, но понимаю что если я этого не сделаю, то могу совершить еще одну ошибку.

Он смотрит на меня, раздумывая. Беру его за руку.

– Пожалуйста.

– Хорошо, я останусь, – разувается. – Только одень что-то более закрытое. Эти твои короткие шортики будят мою фантазию.

– Никольский! – возмущенно вскрикиваю, вырывая руку. А этот гад смеется.

– Ты покраснела, что ли?

– Нет, – отворачиваюсь.

– Аня-я, ты покраснела, – настаивает Максим со смехом в голосе. Приятным смехом от которого мои щеки заливаются еще гуще краской.

– Отстань.

– Вот не думал, что увижу, как неприступная госпожа Краснова заливается румянцем.

Бросаю в него полотенцем.

– Иди в душ, Никольский, молча! – а у самой губы растягиваются в улыбке. Он смеётся, удаляясь в ванну. Вот же гад.

Стелю Максиму на диване, а сама ложусь в спальне. На удивление засыпаю моментально.

Утром меня разбудил какой-то непонятный шум, доносящийся из коридора. Подорвавшись с кровати, от чего закружилась голова, выхожу из спальни. Перед моими глазами разворачивается взрывоопасная картина. На пороге гостиной стоит Рита с Кириллом и Матвеем. А на диване сидит только что проснувшийся Никольский, тоже ещё не до конца осознав, что происходит, потирает глаза. Твою ж мать! К такому я не была готова!

– Ань!? – переводит с Никольского на меня взгляд Рита.

– Рита всё хорошо. Я всё тебе объясню, – Максим уже поднялся и пожал ошалевшему Кириллу руку.

– Максим Никольский.

– Кирилл Уваров.

Рита, услышав фамилию «Никольский», почти отскочила в сторону.

– Так, Рит, спокойно. Ты всё не так поняла.

Этот и так сложный момент ещё больше осложнил Матвей, подойдя неожиданно для всех к Максиму.

– Ты мой папа? Да? – как-то робко спросил Матвей.

Максим присел у ног моего сына.

– Нет, Матвей, я не твой папа. Я твой дядя, брат твоего отца, – в эту секунду мне показалось, что температура в комнате взлетела градусов на десять.

– Мама говорит, что папа умер давно. Это правда?

– Правда. Твоя мама сказала тебе правду.

– А почему тогда я тебя никогда не видел? Ты не приходил к нам.

– Я был далеко, в другой стране, и не знал, что у меня есть племянник.

– А теперь вернулся?

– Да. И решил сразу с тобой познакомиться.

– Ты больше не уедешь? Обратно, в ту страну?

– Нет, я вернулся навсегда.

– Это хорошо.

– Хорошо.

– Я тогда смогу показать тебе игры на своей приставке.

– Обязательно покажешь. Мне очень интересно. Только давай попозже или в другой раз, хорошо? Мы только проснулись с мамой и ещё не завтракали.

– Хорошо. Я тогда пойду, разберу вещи, – с этими словами, схватив рюкзак, Матвей убежал в свою комнату, а я, прижавшись к дверному проёму, прикрыла глаза и наконец-то выдохнула.

Потом повернулась к подруге.

– Рит, проводи, пожалуйста, Кирилла, и мы поговорим, – она, всё так же обходя и косясь на Никольского, направилась с Кириллом в коридор.

– Максим, спасибо.